Положительный ответ пришел лишь на восемнадцатое письмо. Зато от кого! Буквы на мониторе поплыли, как от перепада напряжения, когда я стал читать его. Письмо, написанное лично господином Казаряном, директором известного всей Москве кишиневского дизайнерского агентства «Automat Oops». Во всяком случае, именно его отсканированная подпись венчала текст адресованного мне сообщения. Лет десять назад этот человек нашел золотую жилу — дизайн этикеток для консервной промышленности, что в Молдавии такой же подвиг, как удачный поиск источника воды в Сахаре.
Собеседование мне назначили на день отлета Ксюши. Может поэтому я и не думаю краснеть, когда сопоставляю несопоставимое — наши с ней безумные встречи и мое отсутствие в аэропорту? Впрочем, Ксюша сама избавила меня от мучительных пыток совести. Собственными руками, которыми она, улетев в Испанию, ни разу не удосужилась набрать номер моего мобильного, или напечатать на компьютерной клавиатуре хотя бы пару предложений, в ответ на десяток моих безответных писем.
После Ксюши и Лехи я становлюсь третьей, пусть не пробоиной, но уж точно царапиной в гигантском днище «Капсулайна». Но до того как Андрей Витальевич стремительно, будто давно ожидал от меня чего–то подобного, подписывает мое заявление, я побывал в офисе «Automat Oops».
Не уверен, что лопнул бы от изумления, заметив, к примеру, граффити в коридорах детского сада. Но офис «Automat Oops» меня действительно удивил — предсказуемой претензией на креативность. Сразу за входной дверью открывался, если так можно сказать об узком и полутемном помещении, намеренно, как я понял, обшарпанный коридорчик с облупившейся краской на стенах и жестяной лампой–плафоном, какие в старых советских фильмах было принято снимать бешено раскачивающимися на фоне метели. Коридор заканчивался бордовой бархатной шторой, совершенно светонепроницаемой, как понял я после того, как одернул ее, повинуясь женскому голосу.
— Демьян? — спросил меня голос, словно его обладательница видела сквозь штору. — Проходите, пожалуйста.
Одернув штору, я зажмурился — меня ослепило обилие галогенных ламп, направленных как мне сразу показалось, исключительно на меня, словно в помещение входил особо опасный тип, каждый шаг которого контролируется хладнокровными снайперами. Освоившись, я все–таки рассмотрел комнату. Ламп и в самом деле было многовато — только на потолке с два десятка, расположенных волной, а еще на стенах, в том числе светивших над головой и, с противоположной стены, в лицо брюнетке в темно–фиолетовом пиджаке, с длинными, почти скрывающими один глаз волосами, расположившейся сразу за шторой, за столом с совершенно прозрачной, то ли из стекла, то ли из какого–то особо толстого пластика, поверхностью. Не будь перед девушкой плоского монитора на круглой, размером с большую тарелку подставке, телефона и кучи бумажек, мне бы, наверное, удалось получше рассмотреть ее ноги, мелькнувшие достаточно для того, чтобы определить, что на ней короткая юбка.
— Присядьте, пожалуйста, — кивает она мне на диван у противоположной стены, а сама набирает номер, вероятно, директора.
Пока девушка что–то тихо говорит в трубку, из чего мой слух улавливает лишь собственную фамилию, я вижу еще одну девушку. Вернее, одно лишь лицо и всего лишь на черно–белой фотографии. Изображенной прямо на полу, перед диваном, на котором я сижу. Изображение не оставляет мне иных трактовок: хотя девушка и открыла до пределов рот и даже высунула язык, ее прикрытые глаза, ее лоб, нос и щеки покрыты белесыми пятнами разной формы, происхождение которых навевает воспоминание о Ксюше. Из всех моих женщин лишь она позволяла кончать себе на лицо и даже, удовлетворенно припоминаю я, делала это не без удовольствия. А может, просто притворялась?
— Две минуты подождете? — отвлекает меня от забрызганного лица с фотографии девушка за столом. На что еще, кроме вежливого кивка, рассчитывает она? Уж не думает ли, что я вскочу с дивана и, изображая возмущение, выбегу прочь, на прощание обдав ее ветром от взлетевшей вверх красной шторы?
Я и киваю, понимая, что с определением цвета костюма девушки скорее всего поторопился. Во всем виновата ярко–желтая стена за ее спиной: дьявол его разберет, какого цвета показался бы мне ее пиджак, если бы стена была просто белой.
Зато слева от меня — еще одна провокация, которая пусть и не смотрится столь откровенно как лицо под моими ступнями, зато читается уж точно. «KUFCKA», читаю я на стене, ослепившей меня на пороге яркими галогенами, которые, как оказалось, лишь маскируют главное — эту самую, псевдорукописную серебряную надпись на фоне однотонного, цвета молочного шоколада замка, изображенного на пике отвесной скалы.