4. Нелицензированная допечатка обязательных к распространению в учебных заведениях пособий, в том числе выпущенных другими издательствами, без извещения последних, официально незарегистрированными тиражами.*
*Примечание. При условии неофициального одобрения официальных лиц из Министерства образования.
5. Переход на…
Здесь, если я все верно рассчитал, Любомир Анастасович Драгомир должен был, сдавшись, остановиться, и обернувшись ко мне, развести руками:
— Кто же будет всем этим заниматься?
Чуть сжав улыбающиеся губы и приподняв в задумчивости, словно выбирая из нескольких вариантов, бровь, я бы неопределенно, но твердо ответил:
— Нужен опытный управленец.
Правда, чтобы получить должность этого самого управленца (свой процент я решил пока не оговаривать — как мне представлялось, так и поступают матерые и высокооплачиваемые управленцы), мне нужно спуститься на квартал ниже, в закуток за венгерским посольством, где — не забыл ведь! — я ожидал застать никем не расформированное, в отличие от института истории, издательство. А заодно и Любомира Атанасовича — постаревшего и еще более погрузневшего, но, в отличие от Иона Балтаги — живого.
Оживление, окатившее меня на пороге выкрашенного в свежий розовый цвет двухэтажного особняка, затягивало сразу. Прислушавшись, понимаю, что шум, вызывающий рефлекторное соучастие, издают печатные машины — их голос я не спутаю ни с каким иным, — спрятанные где–то за стенами просторной комнаты. В которой я, шагнув с улицы, и оказываюсь, причем один на один с поднявшийся мне навстречу из–за стола блондинкой в белой рубашке с расстегнутыми рукавами и короткой, поверх чулок, темной юбке.
— Добрый день, чем могу? — с вопросительной улыбкой не заканчивает, вероятно, по привычке, вопрос она, явно ожидая от меня немедленного ответа.
Проникшее откуда–то из глубины и разрывающее меня изнутри оживление уступает место беспокойству: вряд ли я понадоблюсь тут, если дела, судя по шуму станков, и так идут неплохо. К счастью, руки у меня опускаются ненадолго — память цепляется за точно такой же, ни с чем не сравнимый полиграфический гул в типографии, куда мы приезжали проверять качество первых оттисков наших карт. А еще я вспоминаю — и это за какие–то мгновения, пока девушка с расстегнутыми рукавами ждет моего ответа, — все лучшее из той, первой издательской жизни. Не так–то уж его, прекрасного, оказывается и много: всего–то мое имя, мелким–мелким шрифтом и в самом углу, но все же на карте и шесть бутылок пива «Stella Artois» на двоих — меня и Романа Казаку. Его гонорар мне за идею серии исторических карт Европейского Союза: от империи Карла Великого — первого комиссара ЕС, до наших дней.
— Чем могу помочь? — повторяет, теперь уже целиком, вопрос девушка.
— Я, должно быть, ошибся, — почему–то отвечаю я и, оглядев комнату, понимаю почему.
На стене напротив, за спиной девушки, которая, как я теперь понимаю, не может быть никем иной, кроме секретарши, девушки на ресепшене, офис–менеджером, что в принципе одно и то же, красуется идеальная пара всех времен — Бред Питт с супругой Анджелиной: в дорогущих нарядах, на красной фестивальной дорожке и в полстены. На стене слева — совсем маленький, почти потерявшийся в могучих объятиях Пугачевой застывший со страдальческой улыбкой на лице Юдашкин, а на противоположной стене, той что справа от меня — окно во двор, к которому примыкает огромное, все в каплях воды, дебиловатое лицо Майкла Фелпса, цепляющегося, что видно по вошедшим в кадр пальцам, за бортик бассейна.
— Могу я видеть Любомира Атанасовича? — собираюсь с мыслями я.
Секретарша–офис–менеджер-ресепшионист, одним словом, девушка с расстегнутыми рукавами смотрит на меня так, что сомнений не остается: она не только не проводит меня к Драгомиру, но и это имя–отчество выговорит не с первой попытки.
— Вы точно ошиблись, — качает она головой. — У нас нет сотрудника с таким именем.
— Разве это не издательство? — обвожу комнату глазами я.
— Это редакция, — с ударением говорит она. — Женский журнал «Пастель». Слышали, наверное?
Я мотаю головой — конечно, не оттого, что не слышал о таком журнале. Еще бы — его обложками, как афишами, завешаны витрины всех киосков Кишинева. Просто пока я не могу, не в силах поверить, что и издательство испарилось. Исчезло в один момент. Как институт истории. Как кролик в цилиндре фокусника.