Он явно почувствовал неладное.
Он был славным мужиком, этот Сан Саныч — в свое время деканат и в самом деле подбросил мне неожиданный подарок, — но как и многие работяги, вступившие в пенсионный возраст, он отмахивался от перспективы бессрочного, вплоть до гробовой доски, отдыха, отчаянно и с ужасом, как от налета малярийных комаров и в каждом конкуренте, тем более в молодом, видел знак неизбежных и, главное, скорых проводов на заслуженный покой.
— Сейчас, сейчас. Где же он?
Сан Саныч копался, а скорее, делал, насколько это возможно по телефону, вид, что копается в своем мобильнике, вернее в адресной книге последнего. Я же точно делал вид, что такая ситуация — никакой не абсурд: на кой, право же, помнить преподавателю номер мобильного телефона начальницы, если он и так ежедневно получает ее распоряжения, сдает отчеты и вообще, как манны небесной ждет летнего отпуска, чтобы глаза ее — в прямом смысле — не видели.
Номер ее мобильного Морщинин не нашел. Ну, или не захотел найти. Зато продиктовал домашний номер Нелли Степановны, который, как оказалось, я и так знал. Вот только понял я это лишь после того, как я увидел номер написанным собственноручно мной на обрывке бумаге. Номер и в самом деле не изменился.
Изменилась она.
И еще до того, как разглядеть густую паутину морщин вокруг глаз и частокол седых корней волос, я заметил, до чего изменился ее взгляд — холодный и хлесткий, совсем не такой как при нашем прощании шестилетней давности. Нелли Степановна постарела заметно, а ее неизвестно откуда взявшаяся сутулость даже напугала меня: я было решил, что это признак ее существенно сократившегося влияния.
Оказалось, ничего подобного. Когда в дверь ее кабинета постучали, а она, чтобы не прерывать нашу беседу, даже не отозвалась, никто так и не решился постучать повторно, не говоря уже о том, чтобы трусливо приоткрыть дверь. Приняла она меня весьма прохладно, что еще усугубил кондиционер, легко разобравшийся с нагрянувшим в мае зноем, правда, в пределах одного кабинета.
Мой средний бал в дипломе — 9,86 — не произвел на нее планируемого впечатления, зато директриса надолго, как показалось мне, задумалась, узнав, что ни дня по специальности я не работал. «Историком, преподавателем истории», как значилось у меня в дипломе. В эти минуты я, должно быть, производил самое гнетущее впечатление — какое только может производить человек, просящий милостыню и одновременно бубнящий ерунду о том, что обязательно отблагодарит подающего.
— Хорошо, — внезапно смилостивилась Нелли Степановна, — мы возьмем вас на работу. Попытаемся взять, — поправилась она и впервые за шесть лет улыбнулась мне, пусть и натужно.
Мне был назначен второй визит — через несколько, не уточнила через сколько именно, дней директриса, и я подумал, покидая ее кабинет со смешанным чувством — как только что подписавший акт о капитуляции, но обнадеженный обещанием личной неприкосновенности военачальник, — что это, должно быть, не совсем в ее компетенции: вот так просто, без подачи в Министерство образования, РОНО или в какие там полагается инстанции официального запроса. По моему, разумеется, поводу. А может, успокаивал себя я, она и вправду решает оргвопросы сама, раз уж лицей, в некотором смысле, самоокупаемая организация? В таком случае возникает другой вопрос: как же мне все же придется с ней расплачиваться?
Позвонила мне директриса неожиданно быстро — на следующий же после аудиенции день. У ее кабинета я столкнулся с Сан Санычем, совсем, в отличие от Нелли Степановны, не изменившимся, если не считать унылую гримасу, которую он скорчил в ответ на мою растянувшуюся до ушей улыбку.
— Недоволен, — стоило мне войти в кабинет, сообщает, кивая на дверь, Долту. — Не хочет и четверти своих часов отдавать, хотя к последнему уроку еле языком ворочает. Шестьдесят семь лет — не шутка все–таки.
В принципе, давно пора не пенсию, прикидываю я и узнаю, что не все так просто.
— Пригрозил, что до министерства дойдет, — криво улыбается директриса. — Накляузничает, что беру людей без преподавательского стажа, да еще без категории. Я, конечно, смогу, если понадобиться, уладить, но-о, — тянет она, давая понять, что не собирается рисковать собственным местом из–за меня.
— Ладно, — бьет ладонью по столу Нелли Степановна, — с завтрашнего дня вы, Демьян, в штате лицея «Igitur». Единственное, — поднимает брови она, — я вас официально беру на полставки, а работать придется на целую ставку. Поймете, надеюсь, правильно: пусть этот, — снова кивает на дверь она, словно знает, что Сан Саныч подслушивает в замочную скважину, — подавится своей двойной зарплатой.