Выпив еще водки, я решаю, что взаимных обязательств не давал, а значит, мои вопросы — единственная возможность поддержать наш застольный разговор.
— Ты разведена? — спрашиваю я, сосредоточенно разрезая отбивную.
— Я не замужем, — перестав жевать и чуть помедлив, отвечает она.
— Это понятно. — говорю я и закидываю кусочек мяса в рот. — Но почему: разведена, вдова?
— Послушай, — звякнув вилкой о тарелку, нетерпеливо начинает она.
— Все–все! — бросаю, в свою очередь, вилку в тарелку я. — Простое любопытство.
Сдаюсь я весело, и от нее не скрывается насмешливость моего тона. Вряд ли с ней кто–то так разговаривает, во всяком случае, давно никто такого с ней себе не позволял. Она привыкла бить первой, и оборона ей дается тяжело, гораздо труднее атаки.
— Не быть замужем можно потому, что ни разу не была замужем.
Она смягчается, но я не очень–то верю в ее спокойствие: она сейчас скорее рысь перед прыжком, чем коала на эвкалипте.
— Вообще–то, — продолжаю испытывать судьбу я, — странно все это. Молодой учитель с матерью ученицы…
— Что?! — сорвавшись на крик, перебивает она, но тут же повторяет, уже тоном мгновенно взявшей себя в руки властной женщины. — Что?
— Я–я–я, — тяну я, но она перебивает.
— Хочешь сказать, что я стара для тебя?
— Я просто, — теряюсь я, теперь уж без шуток, — я хотел… Просто сама ситуация…
— Да ты когда институт–то закончил? — бьет в самую точку она. — Мы же наверняка ровесники. Ну, или почти.
Виновато кивнув, я вспоминаю свое недавнее отражение в зеркале. Я нечасто смотрюсь в зеркало — даже бритье нельзя принять за дотошный осмотр собственной физиономии, ведь обычно я ограничиваюсь изучением заросших щетиной участков.
Пару дней назад случилось непоправимое: подравнивая баки, я нашел свои виски изрядно постаревшими — количество седых волос существенно перевешивало оригинальные каштановые, при том, что за последний год я внезапно оброс волосами — причем черными — на плечах, чего я от себя никак не ожидал.
Ира, конечно, была права, и сфотографируйся мы вместе, я бы наверняка сошел за ее старшего брата, если конечно, заранее соврать о нашем кровном родстве. Впрочем, совместная фотография — это то, что нам обоим нужно меньше всего. Во всяком случае, сейчас.
— Я родила дочь в восемнадцать лет, — говорит Ира и, положив руки на стол, подпирает ими себе груди. — А у тебя есть дети?
Честно помотав головой, я даже не удивляюсь, что о жене она даже не заикается. В конце концов, разве для богатой одинокой женщины это проблема — жена понравившегося, но бедного учителя истории?
— Я не был женат, — уточняю я, выкрадывая секунды для вычисления ее возраста. Получается тридцать пять: действительно, всего на пять лет меня старше.
— Нам не разрешили пожениться, — говорит она, по–прежнему бесстыдно выставляя груди напоказ.
— Он был беден? — спрашиваю я.
— Это я была бедна, — усмехается она, — а он был сыном секретаря кишиневского горкома. Но дело не в этом.
Ира поднимает бутылку водки и снова наливает, причем себе — до самых краев рюмки.
— Просто когда я родила, — говорит она, сжимая рюмку, — ему едва исполнилось пятнадцать.
22
Проклятый молдавский обычай!
— Может, помочь, Демьян Валерьевич? — слышу я за спиной и оборачиваюсь.
Вернее, не совсем за спиной, но как еще выразиться, если обращаются не столько к тебе, сколько к твоей заднице. Нависающей над головами двух лицеистов, курящих под забором, в решетки которого я одновременно упираюсь ногами и за которые цепляюсь руками. Собственно, и обернуться как следует чтобы ответить мне не по силам, поэтому я лишь поворачиваю голову в бок и, конечно же, все равно никого не вижу.
Черт бы подрал молдаван с их заборами, думаю я, сам наполовину молдаванин. Что же это еще, если не национальный обычай? Или, может, в Молдавии где–то еще, кроме фольклорных концертов и официальных праздников можно встретить мужчин и женщин в национальных костюмах, резво выплясывающих национальные танцы? Да и из глиняных расписных тарелок обедают, кажется не в каждой семье и далеко не каждый день. По мне, так заборы, а не пронафталиненные костюмы с коврами — национальный символ Молдавии, заслуживающий изображения на гербе.
С одного из таких заборов — двухметровые металлические прутья с пиками наверху, — я наконец спрыгиваю и оказываюсь в буквальном смысле за решеткой. С ракурса ошалевших лицеистов, конечно. Еще бы — учитель истории сбегает с лицейского двора через забор.