Выбрать главу

Разумеется, я лишь делал вид, что не догадываюсь. После скандала с Ирой — если так можно назвать мою брань через дорогу от центрального парка, — я больше не строил гипотезы и даже не делал вид. Я знал, что Даманскую подставила она. Вернее, по ее воле и, понимаю я, не без ведома директрисы.

И уж конечно, для моего блага. И дернул же меня черт не удержаться и пожаловаться как–то Ире на чересчур рьяное сокращение директрисой моих полномочий! Я чувствую себя паскудно, совсем как ребенок, по наводке которого мамаша разгоняет со двора свору его хулиганистых сверстников, навешивающих пацану оплеухи каждый раз, когда он пытается влезть в их взрослые игры.

В моем распоряжении, как у ребенка, тоскующего в одиночестве в пустом дворе, остается целый лицей и пустота вокруг.

Какой уж тут праздник! Через сутки, в день моего тридцатилетия, меня медленно, как световые имитации торпед в старом игровом автомате «Морской бой», бомбардируют тяжелые взгляды, и хоть бы один из них промазал мимо цели. Мне кажется, что все всё знают, более того, уверены, что виновник беды, случившейся с Даманской, известен, и этот виновник — я.

Улыбкой меня встречает лишь Нелли Степановна, и та лишь однажды — утром в учительской, когда она преподносит мне букет темно–красных роз, вид которых навевает на меня и вовсе траурные мысли. После такого поздравления я отбрасываю последние сомнения и решаю, что праздничного стола сегодня не будет. Пожалуй, это мое самое мудрое решение за последние несколько дней: веселое празднование на второй день после ареста Даманской уместно так же, как отвязная молодежная вечеринка в доме с покойником.

Кое–как проведя уроки — их, на мое счастье, в этот день у меня лишь три, — я еду домой, скользя по пассажирам троллейбуса невидящим взглядом и вспоминая, что свой тридцатилетний юбилей представлял себе совершенно по–другому.

Путь от остановки до двери квартиры я проделываю, не спуская глаз с асфальта, с песочной дорожки, соединяющей наш двор с соседним, с серых, с прошлой весны забывших о том, что такое побелка, бардюров — одним словом, со всего, что попадается мне под ноги.

Ручаюсь, я удивился бы гораздо раньше, может, даже забил бы тревогу, заметив свет в собственных окнах.

Но удивляюсь, а если честно, не на шутку пугаюсь я, лишь открыв дверь своим ключом.

После чего чуть не падаю в коридор от вопля «хэппи бездэй!».

Вопля, раздающегося прямо из моей квартиры.

24

— Вот такая телка!

Отец вскидывает большой палец вверх, и я, честное слово, не нахожусь с ответом. Хотя внутренне признаю его правоту.

Ира и в самом деле сногсшибательна, особенно сейчас, когда я вижу ее в собственной квартире, сидящей в старом кресле с почерневшими от старости и тысяч касаний рук подлокотниками.

Впрочем, отец поражает не меньше: мало того, что, вернувшись в, как ни крути, собственный дом спустя целую вечность, он смотрится непривычно, почти как Ира, на фоне ветхой обстановки квартиры, так еще и этот его жаргон. Который он позволяет себе впервые в моем присутствии, так же, впрочем, как и свое нынешнее состояние.

Дело в том, что отец совершенно пьян, и на кухню, куда он потащил было меня для сугубо мужского разговора, я его сам практически втаскиваю, набросив его руку, словно ость, он выглядит _______________________________________________________________________коромысло, на свои плечи.

— Береги ее, — пытаясь погрозить мне пальцем, еле ворочает языком отец. Мозгами он, кажется, и вовсе перестал шевелить.

— Неудобно все–таки, надо вернуться, — говорю я, усаживая отца на табурет. Не теряя и секунды, он засыпает, хорошо хоть на подвернувшемся под голову кухонном столе.

В комнату я возвращаюсь один, убедившись, что отец, если не предпримет во сне активных телодвижений, свалиться не должен. Возвращаюсь к гостьям, причем сразу двум. Одной — нежданной, а другой — и вовсе незнакомой. У входа замечаю чемодан, исчезнувший вскоре после начала папиного романа. Тогда искать я его не стал и в полицию не заявлял — мне и без свидетелей из органов правопорядка было не по себе от отцовской измены. Теперь чемодан вернулся — вместе с хозяином и, судя по вздувшимся, как крышка у обогащенной ботулизмом консервы, бокам, — с набором личных вещей папы, без которых наш гардероб смотрелся наполовину осиротевшим.