Я и в самом деле не отключаю мобильник, и ученики терпеливо дожидаются, пока я закончу неспешный диалог с невидимым собеседником. Вот и сейчас меня сбивают как птицу на взлете, на триумфе Кромвеля при Марстон — Муре, поэтому вместо чуть вялого «алло» я рявкаю в трубку отрывистое «да!».
— Это Наташа, — отвечает трубка, и я сразу все вспоминаю: пьяного отца и бочонок с икрой, шампанское и внезапный поцелуй на прощание. И еще — заговорщицкий шепот Наташиных губ.
— Откуда у тебя мой номер? — спрашиваю я. Конечно, в коридоре, куда я, оставив класс в молчаливом недоумении, чуть ли не выбегаю.
— Ммм, — мычит или мурлыкает, но скорее, кокетничает она, — у нас с Иркой нет друг от друга секретов.
— Ты зачем звонишь? — шепчу я, одновременно приветственно кивая проходящему по коридору физкультурнику.
— А ты зачем шепчешь? — спрашивает она. — Ирка, что ли рядом? Ты же на работе сейчас должен быть!
— Послушайте, Наталья, — перехожу я на «вы» и на обычную громкость голоса, — у меня действительно урок, и мне некогда.
Проверяет, понимаю я, лихорадочно соображая, в чем причина внезапных подозрений на мой счет. Иркиных, конечно же, подозрений — ведь это по ее просьбе Наташа сейчас прощупывает меня и, вероятно, в ее же присутствии. Громкая связь — прекрасный способ превращения телефонного дуэта в трио.
Как бы то ни было, а к провокации я успеваю подготовиться, морщась лишь от одного — мысли о том самом поцелуе. Который, как теперь выясняется, вполне мог быть пробным шаром, запущенным моей суженой. С одной ей ведомой целью.
— Извините, но меня ученики ждут, — решительно говорю я, но оторвать телефон от уха, чтобы нажать на кнопку с красной трубкой отключения разговора, не успеваю.
— У тебя родинка на заднице, — выпаливает Наташа.
— Что? — переспрашиваю я, хотя прекрасно все расслышал.
— Мне Ирка сказала. Только она пьяной была и вряд ли помнит. Понимаешь, о чем я, красавчик?
— Что тебе надо? — взвизгиваю я, и коридорные стены испуганно откликаются моим же криком.
— Я подумала, — невозмутимым голосом продолжает она, — может, в ресторан сходим? Вдвоем, а?
Я, наконец, делаю то, что давно следовало бы сделать. Держа телефон перед собой, смотрю на экран, поджав губы — еще немного и я разнесу его о псевдомраморный коридорный пол. Про себя сосчитав до трех, я все же одумываюсь — телефон почти новый, купленный месяца четыре назад за двести тридцать долларов, — и все, на что я решаюсь, это проорать во всю глотку и на весь, наверное, лицей:
— Да пошла ты!!!
Не дожидаясь, пока начнут распахиваться двери соседних классов, из которых выглянут притворно–возмущенные лица на самом деле смертельно напуганных коллег, я вбегаю обратно в кабинет, застав лицеистов погруженных в мертвую тишину — шушуканье прекратилось до моего возвращения, наверняка сразу после крика в коридоре.
— Итак, — спокойно говорю я, и, продолжая сопровождать Кромвеля на его пути к вершинам власти, заношу номер последнего входящего звонка в рубрику «Контакты», вместо имени вписав вполне императорское «N».
Теперь–то ей не застать меня врасплох.
26
— Тебе что, не понравилось? — спрашиваю я, впервые скатываясь до такого унижения.
Даже после ее царского — кроме, пожалуй, манеры, в котором он был преподнесен — подарка на день рождения, я не позволял себе подобного. Хотя Ира, возможно, и разорилась на новенький Поло лишь для того, чтобы смотреть на меня сверху вниз. На ползающего перед собой на коленях любовника.
Я же, добросовестно обкатав машину на выходных, заявился к ней, теперь уже за рулем, лишь в понедельник вечером, без приглашения и без звонка.
— Пойдет, — только и сказал я, с порога звякнув перед ее носом ключами от «Фольксвагена».
Наградой мне была бессонная, безумная ночь.
Бывало, мы валялись в постели целыми днями, и далеко не всегда лишь в выходные. Если Ира решала свои дела, делая с полсотни звонков, то мне хватало одного — директрисе, которой я, напустив на голос невыносимую слабость, сообщал о внезапно подскочившем давлении. При этом предынфарктное состояние Нелли Степановны — всамделишнее, в отличие от моей притворной гипертонии, — волновало меня меньше всего. Как и неизбежный для нее дурдом, в котором директриса оказывалась, вынужденно ретушируя мое отсутствие судорожными изменениями в расписании, просьбами, мольбами и угрозами, адресованными, правда, не мне, а другим учителям.
Как ни в чем не бывало возвращаясь в лицей следующим после постельного дня утром, я продолжал ломать комедию, которая со стороны, безусловно, воспринималась не иначе как хамство вконец обнаглевшего подонка. Легкие, будто случайные позевывания прямо на уроках, и только в сидячем положении, обтирание подошв о стройные юные ноги лицеисток с первой парты и уж, конечно, телефонные звонки, которые я принимаю без единого отказа.