— Вряд ли моя батарея в бою участвовать будет.
— Как не будет? — удивился Ахлупин. — Не может быть того, ваше благородие?
— Отчего же? Море, сказывают, вокруг мелкое, вражеские корабли близко не подойдут...
— Да здесь, ваше благородие, как задует норд-ост, так столько воды в бухту нагонит, что едва мол не затапливает. Тогда и самые большие корабли подойти смогут!
«А ведь прав этот бывший солдат, — подумал Щеголев. — Действительно могут появиться здесь нежданные гости!» А вслух сказал:
— Ну, спасибо, голубчик! Обязательно доложу о тебе генералу. Пожалуй, и в самом деле ты полезным быть сможешь.
— Рад стараться, ваше благородие! — радостно ответил отставной солдат.
* * *Волошинова на Третьей батарее Щеголев не застал.
Осмотрев батарею, прапорщик убедился, что ее состояние ничуть не лучше Шестой. Рыбаки, находившиеся вблизи, рассказали, что и здесь укрепления строились тринадцать лет назад...
Обратно Александр Щеголев брел медленно и уныло. Дела везде непочатый край. А средств нет. «Крепостей не стройте!» — вспомнились слова генерала.
Что же писать полковнику?..
С трудом преодолев лестницу, прапорщик побрел по бульвару. От того радостного чувства, которое охватывало его всего только три часа назад, не осталось и следа.
Подняв голову, Щеголев увидел вдруг Волошинова. Весело насвистывая, поручик бодро шел по улице.
Щеголев бросился к нему навстречу.
— Господин поручик! Мне необходимо сказать вам несколько слов. Вы разрешите?
— Пожалуйста! Только на улице, может, не совсем удобно. Давайте-ка мы зайдем... — Он посмотрел вокруг и, увидев маленькую кофейню напротив, указал на нее, — зайдем хотя бы вон в то укромное местечко... Там никто не помешает нам.
Поручик держался несколько натянуто, видно было, что к беседе о служебных делах он не расположен. Но Щеголев чувствовал необходимость выговориться.
— Был я на своей батарее, — начал он, — и должен сказать: никак не ожидал, что она в таком состоянии...
Поручик как будто удивился.
— В каком же состоянии вы думали ее застать?
— В каком угодно, только не в таком. Ведь там даже не батарея, а только место для батареи, иначе назвать нельзя... Там же и пушек нет!
Волошинов захохотал.
— Какая наивность, прапорщик! Неужели вы думали, что ваша батарея сразу же сможет стрелять? Шутник вы, право!.. Моя не намного лучше.
— И ваша не лучше. Был я на ней, видел.
— Вот как? — поручик сразу сделался серьезен. — Вы даже и на моей успели побывать? Ну и что же вы там нашли? — прищурил он глаза.
— Да то же, что и на своей. Я объяснял плохое состояние своей батареи тем, что на ней командира не было. Но вы же на батарее давно!
— Состояние батареи не от меня одного зависит, — уклончиво ответил Волошинов. — Не знаю, известно ли вам, что моя батарея не чинилась целых тринадцать лет...
— Так же, как и моя...
— Денег для этой цели не отпускалось. Тут уж я, извините, ни при чем! Неужели вы думаете, что я сам не вижу всего? Вижу, дорогой Александр Петрович, хорошо вижу, да поделать ничего не могу. Ну посудите сами, что я буду писать и кому? — Поручик склонился к Щеголеву и заговорил вполголоса. — Что фактически батареи не существует и денег для ее восстановления нет, это я должен был, по-вашему, написать? Или о том, что деньги, отпущенные на нее, в чей-то глубокий карман попали? Уверяю вас, что все начальство об этом знает. Кому же писать?.. Может быть, главному начальнику артиллерии российской армии? Но ведь до великого князя мое письмо никогда и не дойдет!..
— А если написать самому государю?.. Он уж наверно не знает.
— До бога высоко, до царя — далеко... Бросьте вы об этом думать! Ничего тут не сделаешь. Нам горы сей не сдвинуть.
— Но как же быть, ежели неприятель появится?
— Надеюсь, что начальство, быть может, опомнится. Война ведь не шутка! Главное, чтоб не слишком поздно опомнились. А наше с вами дело — стоять до последнего. И будем стоять! За отечество все отдадим. А они... — Поручик помолчал, задумчиво глядя на пол, затем глубоко вздохнул. — Вот о глубоких карманах мы говорили. Почему, вы думаете, выслуживается эта бестия Гангардт?.. Об отечестве печется?... Ничего подобного! — Голос поручика снизился до свистящего шепота. — Наворовал слишком много, вот и боится ответственности. В Люстдорфе — есть такая немецкая колония под Одессой — у него такое хозяйство! Помещик первой руки. И все это — на казенные деньги... Вот теперь изо всех сил старается, чтобы хоть как-нибудь батареи в порядок привести, а то и под суд угодить можно, — с нашим генералом Федоровым это не долго, этот ни на что не посмотрит!.. Не поможет Гангардту и его немецкое происхождение. Рафтопуло тоже себя не обижает. На правах коменданта он ведает содержанием всех войск, находящихся в городе. Многое от него зависит. Взятки берет прямо по тарифу. За то столько-то, а за это — столько. Не сам, разумеется, берет, а через адъютантов. Сам вроде чист, да только чистота эта лживая. Вся Одесса про него знает... А деньги на содержание солдат... Они ведь тоже через него идут. По спискам здесь должна находиться чуть ли не целая дивизия, а тут и бригады нет! — Глаза поручика гневно сверкали. Щеголев видел, что Волошинов глубоко переживает общую неподготовленность к обороне, что беззаботность и веселость его напускные.