Ахлупин говорил:
— Наша батарея как настоящая ледяная крепость. Жалко даже лед скалывать... Никакое ядро не возьмет...
Накануне рождества новый командующий собрал артиллерийских офицеров и сообщил им радостную весть:
— Из Петербурга прибыло разрешение получить пушки в бендерском и киевском арсеналах. Необходимо послать двоих человек для приемки орудий.
Среди офицеров прошла волна оживления. Однако оказалось, что никто из них ехать не может: несмотря на штормы, казалось, исключавшие возможность появления с моря противника, генерал Сакен категорически запретил оставлять батареи без командиров. Положение казалось безвыходным. Но тут снова заговорил командующий:
— Два партикулярных чиновника из канцелярии градоначальника — господа Малевский и Станилевич, предложили нам свои услуги для поездки в Бендеры и Киев, сразу же заявив, что от всякого вознаграждения за эту услугу они отказываются.
— Предлагаю, господа, обсудить это предложение. Считаете ли вы, что господа Малевский и Станилевич, будучи соответственно подготовленными и проинструктированными вами, справятся с этой важнейшей задачей?
Мнение офицеров было таково, что при условии некоторой подготовки чиновники со своей задачей справятся.
Получив нужный инструктаж, Малевский и Станилевич, не теряя времени, отправились в путь.
Первым возвратился Станилевич. Он привез из Бендер 4 чугунных и 2 медных мортиры двухпудового калибра. При осмотре оказалось, что чугунные хороши, а медные устарели и использованы быть не могут.
Смущенного Станилевича успокаивали, говоря, что такой изъян даже опытный артиллерист может не заметить.
Малевский прибыл из Киева на неделю позднее и привез 12 орудий отменного качества. Кроме того, из Тирасполя прибыло 4 единорога.
Яновский сокрушался:
— Должны были получить пятьдесят шесть орудий, а получили только двадцать. Как же быть?
Посовещавшись, артиллеристы решили Центральную батарею пока не сооружать.
В центре и без того было сосредоточено достаточно батарей. Следовало позаботиться о флангах.
Наступившие морозы прекратили земляные работы: землю нужно было отогревать, а денег на топливо не было. Дальнейшие работы отложили на весну.
А в городе тем временем ползли упорные слухи о неизбежности войны с Англией и Францией и о том, что начнется эта война весной. Слухам верили мало (может быть, это только угрозы?), приписывая их распространение хлебным торговцам, имевшим большие запасы зерна.
Действительно, цены на пшеницу начали подниматься.
Щеголев стал замечать, что к Бодаревским часто приходят какие-то люди, по виду купцы. Их немедленно препровождали в кабинет, куда проплывала и хозяйка. Иногда через запертые двери слышалось:
— Так по рукам, что ли? — говорил посетитель.
— Нет, батюшка, — отвечал голос Марьи Антоновны, — обождем еще.
— Ждите... Только как бы не прождались.
Бодаревские ежедневно расспрашивали прапорщика о новостях. Больше всего интересовались, не объявлена ли война Англии и Франции, просили, чтобы немедленно предупредил, если что узнает.
Корнила Иванович часто куда-то исчезал из дому.
Однажды утром прапорщик увидел во дворе с десяток возов, на которые нагружали мешки пшеницы. Двери большого сарая были распахнуты настежь. Бегали, суетились дворовые, сгибаясь под тяжестью мешков. В стороне стоял рыжий, в красном сюртуке и зеленом жилете, худой англичанин с выпяченными, как у лошади, зубами.
Прапорщик догадался, что Бодаревские, наконец, продали хлеб.
...В порту стало твориться необычайное. Раньше на пристани сидело много грузчиков, ожидавших работы (какая работа по зимнему времени!), теперь же все были заняты. Грузчиков перехватывали один у другого, сманивая деньгами и харчами. Даже на базарах не было свободных людей — все работали в порту.
С батареи Щеголева хорошо было видно, какой корабль и чем грузится.
— Идет наша пшеничка-то, — говорил Осип, сидя на корточках на палубе «Андии» и посасывая коротенькую трубочку. — Этакое сокровище отдаем, и кому!.. Тем, кто, может, завтра на нас же войной пойдет. Обидно очень... Задержать бы их кораблики!
— Нельзя этого сделать, — отвечал прапорщик. — Война же не объявлена.
— Тогда надо запретить купцам продавать пшеничку.
— Как же им запретишь?.. Следовало бы, конечно, да как это сделать? Купец, что лиса, — всегда лазейку найдет в обход запрета.
— Да-а... — качал головой Осип. — Ежели у купца дело до наживы дойдет, то он родных мать-отца продаст, а свое не упустит!.. А правда ли, что наши купцы и поныне туркам хлеб продают?
— Говорят, будто есть такие мерзавцы...