То ли действительно удочка у Шульги была лучше, или просто солдату повезло, но через некоторое время возле него лежало уже порядочно бычков. Шульга радовался, как ребенок.
— Ишь ты, — хохотал он, вытаскивая очередного бычка, — какой красивый!
И ребята были вполне согласны, что бычок действительно красивый. Голос прапорщика возвратил Шульгу к действительности:
— Ну что, Андрей, всю рыбу из моря повыловил или еще осталось?
— Трошки осталось, — усмехнулся Шульга.
— Ну тогда пусть живет. Кончай ловлю, дело к тебе есть.
— Есть кончать! — гаркнул Шульга, вскочив и передавая подбежавшему Ване удочку. — А какое дело, ваше благородие?
— Капитан «Андии» просит прислать ему человека помочь механику разобрать машину. Ты с машиной хоть немного знаком?
— Так точно! Трошки...
— Вот и хорошо. Возьми с собой кого-нибудь еще по своему выбору.
— Ежели разрешите, ваше благородие, так я возьму с собой... — он призадумался.
— Гляди, выбирай, кто побашковитей.
— Да вроде на нашей батарее дураков-то и нет, — вставил слово Осип.
— А возьму я с собой Москаленко.
— А ты раньше-то с машинами дело имел? — вдруг прищурился на него Ахлупин.
Шульга замялся.
— А при чем тут «раньше»? Ну, пока еще не приходилось.
— Как же ты берешься? — удивился прапорщик.
— Выучусь, ваше благородие! Вот из пушек вражеские корабли топить тоже еще не приходилось, а как появятся — так и потоплю!
— Ладно, — улыбнулся прапорщик. — Ступай. Чтобы сегодня же все закончить. Да будьте внимательны: машина ведь — не напороть бы чего.
— Никак нет, ваше благородие, не сомневайтесь. — И попросил: — Дозвольте только улов распределить, ребяткам рыбку свою отдам.
Он стал заглядывать в коробки мальчишек, подкладывая в них рыбу. По просьбе Щеголева несколько штук он положил в коробочку Петюшки.
В обеденный перерыв появился командир Второй батареи прапорщик Артамонов. Он давно не был у Щеголева и теперь рассматривал все с особенным любопытством.
— И как это у вас все так хорошо получается, — говорил он, когда Щеголев показал ему ученье. — Недаром в штабе ваша батарея на таком хорошем счету. Не откажите, поделитесь секретом, почему так.
— Извольте, с превеликим удовольствием, — любезно ответил Щеголев, приглашая гостя присесть возле пушки. — Секрет, полагаю, в том, что в жизни своей неукоснительно следую заветам, полученным мною от одного человека, коего я умнейшим среди многих почитаю...
— Кто же этот человек? — не удержался Артамонов. — Где он проживает?
— Зовут его Константин Дмитриевич Ушинский. Он закончил Московский университет по юриспруденции, несколько лет служил педагогом в Ярославле, а где нынче — не знаю. Слыхал, будто бы в Питере, но за достоверность не ручаюсь. Встречался я с господином Ушинским неоднократно, а познакомился с ним на одной лекции профессора Грановского.
— Известный прогрессист? — спросил Артамонов.
— Он самый. Так вот однажды он пригласил меня к себе. А он, надобно вам сказать, жил весьма небогато, даже скорее бедно. Очень трудно ему приходилось. Страдал он за идею в самом полном смысле этого слова... А со мной как-то сдружился и поделился своими мыслями.
Прапорщик вынул из кармана старенькую записную книжку, отыскал в ней нужное место и прочел:
«Правила, коими пользоваться в жизни надлежит.
1. Быть решительным, последовательным и прямым в словах и поступках;
2. Серьезно обдумывать все свои действия;
3. Не проводить время бессознательно;
4. Делать все по заранее обдуманному плану, а не то, что случайно подвернется под руку».
— Да-а-а, — вздохнул Артамонов, когда Щеголев кончил чтение, — по таким правилам жить — от начальства неприятностей не оберешься. Неудивительно, что вашему Ушинскому в жизни так тяжело приходится. Быть прямым в словах! Попробуйте быть у нас прямым в словах — прямую дорожку в места не весьма близкие наладят!.. А знакомец ваш действительно человек незаурядный. Разрешите и мне переписать правила эти.
Глава пятая
Двадцать седьмого марта Щеголев проснулся как-то внезапно. Было еще совсем рано. Его что-то разбудило, но что — понять не мог. Недоумевая, прапорщик посидел несколько мгновений на постели и уже собрался снова лечь, как вдруг дом вздрогнул от глухого далекого удара.
Бу-ум! — донесся раскат. И в ответ ему отозвались стекла — дзинь!..
Не помня себя, опрокинув ночной столик, Щеголев кинулся одеваться. Одевая на ходу шинель, он выбежал на улицу и помчался к морю.
Когда Щеголев, запыхавшись, прибежал на батарею, там уже все было в боевом порядке. Строго глядя из-под косматых бровей, Осип докладывал: