Осип внимательно смотрел из-под руки на неприятеля, уговаривал получше целиться, не тратить зря припасы. Заметив, что прапорщик в пылу боя, размахивая саблей, вылез на мерлон, он потянул его за мундир.
– Вы бы, ваше благородие, отсюда сабелькой нам цель указывали.
Прошло минут пятнадцать боя, и солдаты поняли, что малые размеры батареи являются ее лучшей защитой: все недолеты и перелеты попадали в море. Даже упав на батарею, бомба прыгала, как мяч, и тоже летела в воду либо на берег.
Для того, чтобы причинить повреждение батарее, бомба должна была ударить либо прямо в пушку, либо в мерлон. Упав, бомба не сразу разрывалась, а только после того, как догорала трубка. Прапорщик в свое время учил солдат вырывать эти трубки. Теперь это очень пригодилось. Но те бомбы, которые задерживались с трубкой на молу, были опасны. Проходила секунда, другая и страшный взрыв заглушал собой гром орудий. Вздрагивал мол, тучей пыли вздымалась над мерлонами земля, разлетались в щепки бревна амбразур и наката.
В разгаре боя такая бомба снесла угол крайнего правого мерлона и зажгла амбразуры. К счастью, волны, то и дело заливавшие батарею, потушили пожар. Бой продолжался. Уже два раза солдаты подсыпали новые ядра в печь. Каленое ядро могло погубить корабль, если попадало в крюйт-камеру. В помещении, где было много дерева, оно вызывало сильный пожар.
– Эй там, подавай калененьких! Угостим Дундаску орешками... Пущай попробует! – кричали солдаты подносчикам ядер.
И угощали. Стремясь поскорее разделаться с дерзкой батарейкой, пароходы приблизились и стали прекрасной целью для четырех пушек. Одно попадание следовало за другим. Пароходы отошли и стали вести огонь издали.
Щеголев почувствовал, что ему необходимо хоть несколько минут отдохнуть и напиться воды. Полуоглохший от пальбы, в дыму и копоти, прапорщик слез с мерлона и присел, знаком прося у Осипа напиться. Место командира батареи занял Федор Рыбаков. Верный морской глаз не обманывал его: с неприятельских кораблей, как и прежде, летели обломки, то на одном, то на другом загорались надстройки, валились убитые и раненые...
Отдыхая у мерлона, прапорщик наблюдал за тем, как справляются со своим делом его батарейцы. Вот первое орудие. Эта пушка в самом невыгодном положении: она открыта огню неприятеля больше других. Но солдаты работают быстро, слажено. Прапорщик видит, как Федор Филиппов напряженно смотрит на Рыбакова. Тот быстро опускает саблю, и Филиппов сей же час сует пальник в затравку пушки... Прапорщик невольно втягивает голову в плечи – в уши бьет резко звенящий звук выстрела. Пушка откатывается, но Дорофей Кандауров не ждет пока она остановится. Он подскакивает к орудию и ловко попадает банником в дуло. Несколько энергичных движений банником, и пушка очищена от нагара прошлого выстрела. Теперь ее можно заряжать, не опасаясь, что новый заряд взорвется раньше времени. Войцех Станишевский уже стоит наготове с картузом в руках и пыжом подмышкой. Войцех вкладывает в дуло картуз, а Дорофей заталкивает его банником внутрь, потом прижимает к картузу войлочный пыж. Михаил Артамонов выхватывает из печи раскаленное ядро и опускает в дуло. Пыжевой снова прижимает его пыжом. Пушку накатывают на место, и она готова к выстрелу. Подбегает Осип, из-под руки вглядывается в приближающийся вражеский пароходо-фрегат, присаживается у пушки, крутит подъемный винт.
Звучит команда, и снова бьет в уши раскат выстрела.
Больше всего опасался прапорщик за четвертую, крайнюю слева пушку. Ее обслуживали Ларион Ильин и два дружка – Емельян Морозка и Андрей Панаев. Дружкам чаще всего попадало от Осипа за малое радение к ученью. Даже прапорщик иногда ставил их часовыми вне очереди. Потому-то они обслуживали именно четвертую пушку. По старому обычаю лучшей на батарее всегда считалась первая пушка, худшей та, у которой был наибольший номер. Но опасения прапорщика оказались напрасны – пушка № 4 действовала нисколько не хуже других.
Взглянув на берег, Щеголев увидел, что вся Практическая гавань закрыта густой пеленой дыма, сквозь которую в разных местах пробивалось пламя. Неприятель обстреливал город. Кое-где уже горели дома. Прапорщик вскочил. Сердце у него забилось сильнее, кулаки гневно сжались, усталости как не бывало.
Рыбаков слез с мерлона. Оглядывая батарею, он увидел, как один из солдат, работавших у ядрокалильной печи, сел на землю и привалился к мешку с углем. Глаза у него были закрыты. Рыбаков бросился к нему.
– Сомлел, господин кондуктор, – сказал другой солдат. – Очень уж тут трудно...