Президент поменял ноги на столе и распахнул окно. В комнату ворвался кристально свежий воздух Апаллачей. Невдалеке промчался велобайкер, под горой слышался чей-то смех. Президент с тоской посмотрел вслед велобайкеру, прикрыл ладонью трубку и шепнул помощнику, развалившемуся на диване и складывающему бумажный самолетик из копии договора по ОСВ-2.
– Пол, принесите мне, пожалуйста, баночку пива. Простите, что?
Кремлевский переводчик повторил:
– Стокгольм так! Вы поступать не так! Но, как скажут, это не очень телефонный разговора. Встреча надо на Крите.
"Боже, какой у них ужасный английский!" – подумал президент. Как бы в ответ на это, на том конце провода раздались короткие гудки.
В московском подземелье президент устало поднялся со стула, достал из кармана белоснежный платок, вытер стол и заметил переводчику:
– Мне кажется, Николай Гарриевич, вы не совсем точно переводите мои слова. В школе нас, по-моему, учили по-другому.
– О, товарищ президент, с тех пор английский сильно изменился.
– Может быть, может быть. – задумчиво произнес президент. – Ну, счастливо оставаться, Николай Гарриевич.
Президент сел в вагон спецподземки, который помчал его обратно в Кремль. Он нажал кнопку на переговорном пульте.
– Адмирала Платова, пожалуйста.
– Слушаю, товарищ президент.
– Из нашего разговора мне стало ясно, что американцы тоже не прочь понаблюдать за пришельцами. Так что придется послать крейсер и нашпиговать Атлантику подводными лодками.
– Слушаюсь, товарищ президент. – сказал адмирал Платов, отключил спецсвязь, выпил рюмку водки, услужливо налитую адъютантом, и вернулся к штудированию подшивки "Красной звезды" за 1952 год. Он любил именно эту подшивку, так как в одном из номеров на первой странице была напечатана фотография отличника боевой и политической подготовки мичмана Платова.
Президент США, раздосадованный тем, что его отдых прервали, срочно вылетел в Вашингтон, где выступил в Конгрессе с речью, в которой объявил о введении экономических санкций против Гвианы. Речь была встречена тепло и с воодушевлением, а в Майами на всякий случай были усилены полицейские патрули.
Молодой переводчик Николай Гарриевич включил калорифер и улегся на невысокую кровать с металлической сеткой и упругим матрасом. До конца дежурства оставалось семь суток.
У западного побережья Африки подводная лодка "Айрон Дюк" боролась со штормом.
10. Ночная капитуляция
Сержант Пепперс в очередной раз упал, споткнувшись о лиану, и изрыгнул страшное шотландское ругательство.
– Черт бы побрал эти джунгли! – добавил он по-английски.
– Сержант, – раздался голос рядового О" Брайена. – Может быть, пора объявить привал?
– Придется.
Во время привала на рядового Мак-Миллана бросился из чащи двухметровый питон, но коммандос отогнали его кинжалами, а сержант Пепперс ухитрился ударить змею по голове аквалангом.
Коммандос шли по прорубленной Драганом просеке, и дача Ковердейла была все ближе для них. Они очень устали и хотели спать.
В столовой на даче Ковердейла ярко горели свечи, согревая своим нежным светом присутствующих гостей. Дамы переоделись в вечерние платья, а мужчины – в смокинги, благо гардероб Ковердейла был полон одежды всех времен и народов. Гудвин, решивший быть до конца эксцентричным, надел костюм испанского гранда XVI века. По стенам столовой были развешаны слоновьи бивни, боевое и ритуальное оружие местных племен, золотые украшения и картины Сальвадора Дали, Клода Моне и Ильи Глазунова, а над камином уютно примостился Георг III в полный рост, написанный умелой рукой Констебля.
Гости удобно расселись вокруг массивного дубового стола Викторианской эпохи, который был заставлен экзотическими кушаньями, – черной и красной икрой, балыком, белужьим боком и рыбными расстегаями. "Ну прямо совминовская столовая в рыбный день", – мелькнуло в голове Сирила.
Распахнулись двери, и в столовую вошла голая негритянка с подносом шампанского на голове.
– Не угодно ли освежиться? – предложил Ковердейл и, указывая на негритянку, объяснил: – это моя рабыня.
– Постойте, лорд! – воскликнул Сирил. – Разве рабство еще не отменено?
– Только не в Африке, мой юный друг, только не Африке. – с искренней досадой ответил Ковердейл, старый поборник прав человека.
Старик Хэнк поднял бокал искристой жидкости и произнес длинный тост, суть которого никто не уловил, так как Хэнк все время путался и повторялся, а в конце покраснел, тихо сел и замолчал, вконец смутившись. Над столом повисла тягостная тишина, которую нарушил Дик: