…Поезд прибыл под вечер. Яркие огни электричества заливали перрон. На вокзале множество людей. Встречающие и прибывшие обменивались приветствиями. Пашу никто не встречал. Вскоре перрон опустел. К ней подошел носильщик.
— В какую гостиницу? — спросил он и, узнав, что перед ним участник Всесоюзного совещания, громко произнес:
— В Кремль! — и тут же подозвал шофера такси. Но Паша решила идти пешком. Она приехала налегке. Даже без чемодана. За спиной — старенький рюкзак, привезенный Никитой Васильевичем еще с русско-японской войны.
Паша добралась до Дзержинской площади, вышла на улицу Куйбышева и вскоре очутилась на Красной площади. С минуту она стояла неподвижно, прижимая к груди руки и оглядываясь вокруг. Преодолев растерянность, Паша неспешным, но твердым шагом направилась к Мавзолею.
Ленин… Владимир Ильич… Он мечтал о ста тысячах тракторов для России. Не знала Паша об этой ленинской мечте, когда весной тридцатою года впервые села за руль трактора.
— Ленин…. Дорогой Владимир Ильич! — вслух тихо-тихо сказала она. — Сбываются ваши светлые мечты. Счастье, радость и довольство приходят в колхозный дом…
Паше и еще одной старой колхознице из сибирской деревни, очень милой и доброй женщине, предоставили комнату в гостинице «Националь». Все здесь было для нее ново, непривычно. Сперва все виденное как-то переплелось и перепуталось у нее в голове, но потом все улеглось. «Для всех людей Москва родна, тепла и чуточку для меня».
Никогда, пожалуй, не спалось Паше так крепко, как в ту ночь, когда она, пригревшись с мороза, усталая, улеглась в постель.
Проснулась, услышав голос соседки-сибирячки Варвары Степановны:
— Ну, пора нам, Пашенька, в Кремль.
С трепетным волнением вошла она в Кремлевский дворец. Все выглядело торжественно и строго. Паша медленно пробиралась по залам дворца, смотрела на высокие своды, на люстры, которые, как казалось ей, сверкали всеми цветами радуги. Казалось, будто чьи-то могучие руки подхватили ее и ввели в этот новый сказочный мир.
Паша заняла место во втором ряду и слушала речи ораторов, боясь пропустить хотя бы слово. На трибуну один за другим поднимались колхозники и колхозницы, люди молодые и старые, из разных республик — русские и украинцы, грузины и армяне, белорусы и азербайджанцы, узбеки и казахи.
Люди колхозных полей держали отчет перед страной о своей работе. Они отмечали главные вехи большого пути — от Великого Октября до сегодняшнего дня. Вспоминали трудную жизнь в разоренной деревне после войны, засилье кулака, первые годы коллективизации. Благодарили рабочий класс за бескорыстную помощь. Говорили о механизации сельского хозяйства, об агротехнике — новой науке в колхозах, о великом организаторе колхозного движения — Коммунистической партии.
— Слово предоставляется бригадиру первой в стране женской тракторной бригады Паше Ангелиной, — объявил председательствующий.
Паша поднялась на трибуну.
Некоторое время она стояла за кафедрой и не могла вымолвить ни слова. Смотрела в президиум, в зал и мучительно молчала.
Товарищ Сталин, сидевший близко к трибуне, видно, заметил волнение трактористки, тихо сказал:
— Смелей, смелей, Паша!
Глаза Паши возбужденно загорелись, ее влажное от пота обветренное лицо заблестело, голос приобрел силу и мужественность. Паша рассказывала о своем жизненном пути, о трудовых подвигах трактористок в бригаде, о чудесном друге Курове…
На исходе второго дня работы съезда, во время перерыва, Паша беседовала с девушками, участницами съезда. Делились впечатлениями о съезде, о всем виденном в Москве, о новых постановках МХАТа, Малого…. До того увлеклись разговорами, что не заметили, как к ним подошли товарищи Сталин, Ворошилов, Калинин, Микоян. Девушки растерялись, не знали, что сказать, — все обычные слова неожиданно показались маленькими, блеклыми, неспособными выразить и тысячной доли того, чем были переполнены их молодые сердца. И как понятен был восторженный порыв одной девушки из далекой уральской деревни, которая срывающимся голосом сказала руководителям партии и правительства:
— Хорошая, зажиточная жизнь, счастливая у нас жизнь. Такое возможно только при колхозном строе! Спасибо родной партии!
Постепенно в разговор вовлеклись все. Каждой хотелось сказать что-то о своем родном крае, о колхозе. Рассказала и Паша о новой жизни в Старо-Бешеве. Руководители партии и правительства спрашивали о том, как живут трактористки, тепло и уютно ли у них в вагончиках, как они проводят свой досуг, какие книги читают, регулярно ли получают газеты…
Паша на все вопросы отвечала подробно. И тут же заявила, что она и ее подруги-трактористки не пожалеют сил и на каждый трактор выработают по тысяче двести гектаров.
— Хорошо, — улыбаясь, сказал Климент Ефремович Ворошилов, — но помни, Паша, тысяча двести гектаров. Не много ли?
Еще в дороге, когда Паша возвращалась домой, она много думала над своими новыми обязательствами и над словами Климента Ефремовича. Тысяча двести гектаров выработки на каждый трактор! В самом деле, не много ли взяла на себя? Осилит ли ее бригада такую нагрузку? В то время существовала норма, утвержденная Наркоматом земледелия, — триста гектаров на пятнадцатисильный трактор. А тут — тысяча двести! Такой выработки еще не знала ни одна страна в мире.
«Работать будем, если понадобится, и по двадцать часов в сутки, а слово сдержим», — решила про себя Паша. Но не все зависело от нее одной. Поддержат ли подруги? Выдержат ли они такое напряжение?
Через день после возвращения из Москвы Паша поехала в МТС. Тракторы с гудящими моторами стояли на дворе.
— Вот хорошо, что приехала, — сказала Вера Коссе, — я как раз собираюсь испытать твою машину.
Из газет девушки уже знали о том обещании, которое Паша дала руководителям партии и правительства. Разумеется, о наркомземовских нормах не могло быть и речи: они не выдерживали никакой критики. Но было ясно и другое: одним желанием и бессонными ночами, работой в поле даже двадцать часов в сутки обеспечить выполнение таких высоких норм невозможно. Надо было искать что-то новое…
Девушки взялись искать это «новое» и нашли. Во-первых, перестроили организацию работы в бригаде, ввели профилактические ремонты, которые гарантировали их от простоев из-за мелких поломок, во-вторых, ликвидировали перерывы в рабочее время, в-третьих, наладили подвоз горючего, в-четвертых, подтянули прицепщиков. Была разработана целая программа, обеспечивавшая большое повышение производительности тракторов.
Вся деревня с горячим сочувствием и участием следила за работой девушек. Два раза в день в поле приезжал Иван Михайлович Куров: «Как дела, ангелинцы? Нужна ли помощь?» Колхозники приходили с тем же вопросом: «Как успехи? Готовы в любую минуту помочь».
Приходил смотреть работу трактористок «отважной Паши» и дед Алексей. Он теперь работал ночным сторожем на животноводческих фермах, расположенных как раз вблизи поля, где девушки культивировали черные пары.
Дед Алексей появлялся всегда утром, в одно и то же время. Любил отвести душу с молодыми, да и тем работалось веселее под его ласковый разговор:
— А ну, поднажмите, любезные девоньки, подмогите колхозникам… То-то они вас озолотят, когда раскроете все богатства земли.
— От критики уводишь, дед, ты бы уж лучше побранил нас, — отвечали девушки.
— А нельзя… Хорошего-то коня кнутом только испортишь: он тебя бояться зачнет. Хлебопашца понимать надо, его похваливать надо под руку, он тогда бодрее и веселее ведет дело.
Впрочем, девушки и так работали весело. Даже опытным трактористам стало нелегко соревноваться с ними.
Так прошли весна и лето.
Подошла осень.
В один из осенних вечеров девушки собрались в вагончике, чтобы подвести итоги. Они их не очень радовали. План тракторных работ был выполнен только на девяносто восемь процентов. Предстояло еще вспахать до пятисот пятидесяти гектаров. А тут, как назло, зачастили дожди, подули холодные ветры, размякли дороги.