В палате общин депутаты-тори подчеркивали, что именно заключение второго договора о разделе подтолкнуло Карла Испанского к составлению завещания в пользу Филиппа Бурбона. Критике подвергались методы заключения договора – парламент не был поставлен в известность о переговорах и их содержании, «разрушительном для торговли королевства, бесчестном для Его Величества, в высшей степени вредном для протестантской религии и ведущем к нарушению всеобщего мира в Европе» <21>. Тори считали, что договор мог привести к превращению Средиземного моря во «французское озеро», то есть к вытеснению английского купечества из средиземноморской и левантской торговли. Торийский публицист, экономист Ч. Давенант писал о вигах: «Те, чьим принципом было утверждать, что парламент имеет право быть осведомленным о союзах и лигах, и с ним следует советоваться в вопросах войны и мира, сейчас изменили этому принципу и говорят только о королевской прерогативе. Те, кто называл себя лучшими патриотами, этим договором отдали слишком много Франции. Старые враги этого королевства неожиданно стали его близкими друзьями» <22>. В другом памфлете Ч. Давенант подчеркивал, что «старые виги», виги времени Реставрации Стюартов, придерживались иной точки зрения по вопросу об отношениях с Францией: «Старые виги выступали против неограниченного усиления Франции, сегодняшние виги готовы признать французского короля всемирным монархом» <23>.
Показательны разъяснения, которые давал в парламенте лорд – канцлер вигского правительства Сомерс. Он ссылался на письмо Вильгельма III, в котором король просил его совета по поводу соглашений о разделе. По существу Сомерс ссылался на указание короля. Министр счел, что препятствовать заключению такого договора значило «слишком много на себя брать», и высказал королю свое мнение, «протестуя против многих частностей и сделав ряд предложений в интересах Англии» <24>. Сомерс утверждал, что договор был вынужденным шагом, в противном случае Филипп мог предъявить свои права, и война стала бы неизбежной. Это утверждение нашло отражение и в вигской публицистике. Позднее Ф. Хар, оправдывая Сомерса, писал; «Участие в договорах о разделе, в которое был вовлечен король, было меньшим из двух зол» <25>. Он писал о миролюбии Вильгельма и о его стремлении избежать войны.
Воцарение Филиппа в Испании затронуло не только купцов, торговавших по Средиземному морю, но и другие группы английского купечества. Филипп предоставил французам ассиенто – право монопольного ввоза чернокожих рабов в испанские колонии в Америке. Испанское правительство запретило импорт табака из Виргинии. Еще до признания Якова-Эдуарда Людовиком XIV в парламенте звучали голоса представителей буржуазии, в частности, «старой Ост-Индской компании и Сити, утверждавших, что объединение Франции и Испании приведет к разрушению торговли, следовательно, нации» <26>. Все это позволяло многим историкам считать, что в основе войны за испанское наследство лежали экономические причины. Еще К.Маркс замечал, что «войны против Людовика XIV были чисто торговыми войнами с целью уничтожения французской торговли и французского морского могущества» <27>. Русский дореволюционный ученый Я. Г. Гуревич также придавал главное значение экономическому фактору <28>. В советской историографии англо-французское соперничество ХVIII в. объяснялось преимущественно экономическими мотивами. Речь идет о том, что внешняя политика Англии была прежде всего подчинена интересам зашиты национальной промышленности и торговли, а также, со второй половины ХVIII в., обеспечению расширения Британской империи.
Экономический подход был характерен не только для марксистской историографии, но и для многих работ западных авторов. Хорн заключал свое фундаментальное исследование европейской политики Англии в ХVIII веке следующим выводом; «Если спросить, какие факторы формировали британскую политику в ХVIII веке, можно получить разные ответы. Главным является торговая и колониальная экспансия, с одной стороны, и сохранение баланса сил в Европе, с другой. Нетрудно видеть, что ни один из этих факторов не доминировал в течение всего века. Первый из них скорее преобладал во второй половине века, оставаясь относительно слабым в первой половине, когда еще сохранялся страх перед якобитством, возникший после угроз Людовика XIV изменить политическое устройство в Англии, сложившееся в результате Славной революции» <29>. В этом Хорн видел объяснение тому, что англо-австрийский союз сохранялся на протяжении всей первой половины XVIII в., хотя у Великобритании и Империи отсутствовали общие экономические интересы.