— А может, и не всегда. То есть я хочу сказать, что в повседневной жизни это не важно. Такого, как сейчас, с нами никогда не случалось. Должен быть кто-то, кому можно доверять, кто-то, кто тебя никогда не обманет.
Джо молчал. Он никогда не был скор на решения и сейчас, похоже, усиленно обдумывал ее заявление.
— Так дети думают о своих родителях, — наконец сказал он, — я помню, у меня так было. Не мог поверить, когда мои улетели в Австралию и бросили меня. Думал, что это я виноват, да так в какой-то степени и было. Я обманул их надежды тем, что не был таким же умным, как они. Знаешь, Эмма, иногда я пытаюсь вспомнить их лица и не могу, и это ужасно. По-моему, если бы они умерли, то не было бы так страшно.
— Как же, — сказала Эмма. — Как же… Джо, дорогой… — Она порывисто прильнула к его руке. Наверное, он прав. Эмму никогда не тревожила мысль, что фотография ее бедной красивой мамы в спальне, которую она по старой привычке целовала каждый вечер, далека от реальности и могла быть портретом персонажа из старинной книги; но, а если бы Папа не овдовел, а развелся, и ее мать была бы еще жива — симпатичная, хорошо сохранившаяся женщина — замужем за кем-нибудь в Швейцарии или даже в Америке. Чувствовала бы она, как Джо, что она обманута, брошена, да еще и по собственной вине? Как это ужасно, подумала Эмма, что нельзя оказаться на месте другого человека. Пожалуй, это удалось только мистеру Уиллису вчера вечером, в другом, конечно, смысле, когда он надел ботинки мертвеца. Но ведь это капрал отправился под воду, а не мистер Уиллис. Мы избавляемся от опасных вещей: трупов, воспоминаний, снов…
Из-за окна донеслись крики и улюлюканье, и мимо пробежали Колин и Сэм, за которыми по пятам гнались Энди и малыш Бен. В воздухе неслись снаряды. Черный Бен с сосредоточенным и мрачным лицом прицелился и метнул огромную еловую шишку с сучком на конце прямо в спину своего закадычного дружка Колина. Колин, драматически споткнувшись, приложил руку к сердцу и упал.
— Готов! — заорал Энди и, схватив своего трехлетнего спутника за талию, обнял его, похлопывая по голове, как делают футболисты после забитого гола. Колин лежал распластавшись, так же как за день до этого лежал капрал, и стрелок Бен подбежал к своему оружию, поднял его и занес над головой. Подошел Энди и пнул распростертого на земле Колина.
— С этим покончено, — крикнул он, — оставим его воронам.
Он устремился за более проворным Сэмом, сзади пристроился Бен, а Колин, воскресший чудодейственным образом, схватил брошенный Беном метательный снаряд и устремился в погоню за всеми троими.
— Джо, — шепнула Эмма, — так нельзя, мы не должны позволять им такое.
— Ага, — согласился Джо, — я с ними разберусь. Они топчут мои саженцы — пусть играют в другом месте. Рассерженный, он бросился из комнаты к черному ходу, чтобы изгнать со своей территории эту мелюзгу. «Бесполезно, — думала Эмма, — он меня не понял, я имела в виду совершенно другое. По-прежнему я в одиночестве».
Уже опять стемнело, опустили шторы, и мальчишки разошлись по своим спальням, готовясь к вечернему купанию в ванне, когда с подъездной аллеи донесся звук приближающейся машины и три длинных гудка.
— Это Папа, — закричала Эмма и побежала из музыкальной комнаты, где она сидела с бабушкой, к входной двери, а затем по тропинке через двор навстречу Папе. Из машины появилась знакомая высокая, довольно плотная фигура: и вот Эмма уже в объятиях отца; у него светлые, как когда-то у Мад, волосы, тоже уже тронутые сединой, такой же, как у нее, крючковатый, но еще более выдающийся нос. На нем ворсистая тяжелая старая водительская куртка, Эмме так хорошо знаком ее запах.
— Привет, привет, привет, — проговорил он, целуя ее в обе щеки — Папа всегда повторял и слова, и действия. — Ну и ну, ну и ну, вот так поездка. Я выехал в десять, нет, в десять тридцать, а уже семь, постоянные остановки, если бы не мой специальный пропуск, я бы никогда сюда не добрался. Как Мад? Она наверху? Уже легла? А Бевил Саммерс еще приезжал? — Папа никогда не ждал ответа на свои вопросы. Только ты приготовишь ответ, как он уже перескакивает на следующий вопрос. За разговором он вытащил с заднего сиденья сумку. — Где Джо? Может, он отгонит машину? Я бы чего-нибудь выпил, просто умираю от жажды. До ужина мне надо принять ванну. Как Дотти, в хорошей форме? Эти ужасные дети, я надеюсь, не будут ужинать с нами?
— Нет, Па, милый, конечно, нет. Малыши, наверное, уже легли.
— Вот и слава Богу. Не очень-то хочется, проехав без остановки триста миль, быть встреченным бандой орущих детей. — Он обнял дочь за плечи, и вместе они пошли по дорожке к дому. — Здесь так тихо. Непонятно, по-моему, вы рассказывали, что под каждым кустом прячутся коммандос, а над деревьями висят вертолеты. Чушь какая, наверно ничего и не было такого. Мама?
Голос его раскатился по всему дому. Мад ждала в холле с распростертыми объятиями.
— Вик, мой дорогой.
Наблюдая за ними, Эмма, как обычно, поразилась семейному сходству. Волосы, глаза, носы, подбородки, цветущий вид, но на этом все. Ни одной общей мысли, ни одного общего идеала. Только одинаковая непреклонность и агрессивность, если, на пути встретятся препятствия.
Они обменялись, соприкоснувшись по очереди каждой щекой, еще один семейный обычай (Мад говорила, что французский), затем Папа отступил на шаг и посмотрел на мать.
— Но ты прекрасно выглядишь, — сказал он, — лучше, чем когда мы виделись в последний раз. Не верю, что ты болеешь, наверно, это все заговор, чтобы меня сюда заманить. Эмма, ведь это заговор? Привет, Фолли, жива еще, Господи, сколько ей, пятнадцать, шестнадцать? По-моему, когда она умрет, вы ее забальзамируете. Мама, я устал, хоть бы кто-нибудь помог мне, налил мне выпить, лед есть?