Мне очень больно, что не могу писать, т. к. о многом хотелось поговорить: это я еще могу. И об общем политическом положении, и о прошлом. Повод к этому дает книга Милюкова. Я Вам уже писал о том хорошем, что я в ней нашел, касательно его личности. Признаю охотно, что я в свое время его недооценил. Но тем более загадочно и интересно, почему такой большой человек, преданный политике, именно в ней, несмотря на все возможности, оставил так мало положительного. А в этом я убеждаюсь, читая его мемуары. Мне совестно Вам признаться, но недавно я испытывал большое удовольствие, когда по одному поводу перечитывал начало своей 1-й Думы, вступление и первые главы — и нашел, что я очень верно тогда события оценивал. Ведь мне вовсе не свойственно самодовольство.
Надеюсь, что Вы здоровы, что мы с Вами увидимся и сможем обо всем поговорить.
Видел Титова; он показался мне лучше. Видел Тера, Кантора, Татаринова... Следите ли Вы за «Рус. Мыслью»? Кажется, только Ваших статей я там не видел для того, чтоб считать ее вполне «обновленной».
Неужели и это письмо надо выбросить? Ответьте хоть на последний вопрос: как Вы себя чувствуете? Когда думаете приехать?
Думаю, что наши новости Вам известны: и то, что В.В. Шульгин жив и здоров, в Москве[1966], и очень опасное, если не безнадежное, состояние Паниной. Я, очевидно, иду по той же дорожке.
Поклон Т.М. Еще раз спасибо за фрукты.
Вас. Маклаков
Автограф.
BAR. 5-17.
М.А. Алданов — B.A. Маклакову, 28 мая 1956
28 мая 1956
Дорогой Василий Алексеевич.
Не понимаю, почему люди «негодуют» из-за Вашего почерка! Меня и самого очень огорчает, когда я многого в Ваших письмах не разбираю, — а это бывает часто, даже почти всегда. Но как же тут «негодовать»?! Точно Вы это делаете нарочно или из пренебрежения к Вашим корреспондентам. Делаете ведь это потому, что иначе писать не можете. Нельзя же требовать, чтобы Вы писали печатными буквами или учились писать на машинке. А тут еще ревматизм в руке. Надеюсь, он проходит?
Прекрасно понимаю и Ваше настроение, — то, что Вы говорите в связи с несчастьем СВ. Паниной. Я моложе Вас, но очень часто, слишком часто думаю о том, что будет, если меня разобьет удар и не сразу унесет в могилу, а оставит в живых, как бедного П.А. Берлина! О Паниной мне больше ничего не сообщают, — не знаю, в каком она теперь состоянии, но догадываюсь...
Хотя я приеду в Париж очень скоро, но до операции Марьи Алексеевны, которая, если я правильно разобрал, произойдет 4-5 июня, еще не буду. Пожалуйста, попросите кого-нибудь, все равно кого, написать нам тогда хоть несколько слов: Вам тогда будет не до писем, и уж это сообщение надо нам разобрать, как следует. Я не узнал из Вашего письма, приехала ли Марья Алексеевна к Вам 21-го. Вы правы, Толстой верно сказал, что сама собой и кашка для детей не сварится. Но можно было бы, думаю, поставить на стол несколько бутылок вина и бокалы: люди выпили бы за здоровье признанного главы колонии, нашего бессменного и теперь единственного морального представителя, т. е. за Ваше, — и этого было бы совершенно достаточно. Все обменялись бы с Вами и впечатленьями. Неужели и в Париже все еще говорят об истории со Сталинским документом? В Нью-Йорке это уже с месяц тема общих разговоров, статей, писем. Мне сообщают, что документально доказано: этот полковник Еремин был переведен из Сибири в Финляндию за месяц до того, как было будто бы написано ему пресловутое (именно пресловутое) письмо!!![1967] Если это так, то зачем же еще спорить об афере?
Сегодня я (вероятно, и Вы?) получил циркулярное письмо от Мрс. Плант (Чеховское издательство), что они, согласно старым нашим договорам, пункту о ликвидации дела, запрашивают: не хочет ли автор откупить оставшиеся непроданными экземпляры его книги? Конечно, запрашивают для очистки совести, так как никто из авторов в здравом уме и твердой памяти не станет покупать сотни или тысячи оставшихся непроданными книг: авторам с ними было бы нечего делать (а продаваться они все равно будут и дальше в YMCA, которое покупает весь склад Чеховского издательства). Зато Плант добавляет, что каждый автор получит бесплатно по 20 экземпляров его книги. Это и мило, и приятно. У меня, как у Вас, места на полках давно нет, но я рад, что получу своих 60 книг.
1966
Сведения, полученные Маклаковым, несколько опережали события: В.В. Шульгин был освобожден по амнистии 21 сентября 1956 г. После освобождения из Владимирской тюрьмы он был определен на жительство сначала в инвалидный дом в Гороховце, затем во Владимире. См.: Тюремная одиссея Василия Шульгина: Материалы следственного дела и дела заключенного / сост. В.Г. Макарова, A.B. Репникова, B.C. Христофорова. М., 2010. С. 78-82. Вношу поправку в свою статью, предваряющую публикацию переписки В.А. Маклакова и В.В. Шульгина, в которой я писал: «Маклаков так никогда и не узнал, что на самом деле случилось с его приятелем» (Будницкий О.В. В.А. Маклаков и В.В. Шульгин: друзья-противники // Спор о России: В.А. Маклаков — В.В. Шульгин. Переписка 1919-1939 гг. / сост. О.В. Будницкий. М., 2012. С. 36). Как мы видим, Маклаков был осведомлен, что его приятель «жив и здоров».
1967
Ерёмин Александр Михайлович (1872-1920), заведующий Особым отделом Департамента полиции Российской империи (1910-1913), генерал-майор (1915). Речь идет о «письме Еремина», якобы доказывающем, что И.В. Сталин был агентом охранки.