Он посмотрел на окружавших его людей. У мальца спрашивать без толку, он согласится на все, потому что идти ему больше некуда. Рико… если даже и поймет, о чем речь, только порычит а после и вовсе завалиться спать. Он тоже не оставит их компанию. Ковальски все еще водит огрызком карандаша по карте, что-то указуя. Если его прервать сейчас и спросить, уверен ли он, он скажет что нет. Но это и не его дело – быть уверенным. Ковальски тот самый человек, который выясняет, что всегда умел летать, только будучи столкнутым со скалы. Пока под его ногами надежная твердь, он сомневается.
Вслух же Шкипер сказал, что нельзя терять времени, и успеть предполагается до холодов. Ему никто не стал возражать.
***
В последующие недели Ковальски узнал многое из того, что вовсе узнавать не собирался. Например то, что у него морская болезнь, что прыгать с идущего поезда надо с заднего вагона, что если запихнуть Рико в штабель чугунных рельс, то там он и останется пока не извлечь, что Шкипер не умеет бегать по крыше, которая под ногами ходит ходуном, что воды из запаса подводника хватает на то чтобы отмыть полтора человека, и что туалет более сложный механизм, нежели он подозревал.
Но даже это не выглядело бы таким ужасным, если бы им было что есть.
Лежа на нагретом за день и еще не успевшем остыть песке, заложив руки за голову, они смотрели в вечернее небо. Солнце уже не слепило глаз. И, по правде говоря, это была самая приятная часть дня. Через час стемнеет окончательно, а тьма принесет с собой и холод. Они собьются в стайку, и будут зябко шмыгать носами до самого рассвета. Греться старым добрым «пингвиньим методом».
– Когда я стану генералом, – внезапно заявил их младший товарищ, – я сделаю так, чтоб никто никогда не хотел есть.
Ковальски лениво повернул голову.
– Денег, которые уходят на двадцать дней войны, – сообщил он, – хватило бы на то чтобы остановить голод на планете.
– Вот-вот, – отозвался мальчишка. – И я о том же. Воюют, воюют, а все бестолково! Нет бы что путное сделать…
– Продвижение по службе не такая простая вещь, мой юный друг, – менторским тоном сообщил со своего места Шкипер. – Тебе потребуется много лет.
– Много так много.
– Ты сначала до прапорщика хоть дослужись, – буркнул он, уязвленный этой покладистостью. На самом деле он был бы не прочь поспорить.
– Курица не птица, прапорщик не офицер, – не менее уязвленно отозвались из сумрака. – Я перескочу его, когда буду становиться генералом…
Окончание фразы потонуло в хохоте. Шкипер аж закашлялся. Ему в лицо попал песок, но он все смеялся и смеялся и никак не мог остановиться, пока разбуженный шумом Рико не постучал его по спине, видимо, решив, что товарищ подавился. От того, как стучал по спине Рико, мог бы дать дуба полковой конь, но Шкипер конем не был, и выжил.
– Ладно уж, – все еще ухмыляясь, махнул рукой он. – Молчал бы… Прапор…
Рико глухо рыкнул, перевернулся на другой бок, ткнулся носом в соседское плечо и снова уснул.
На полустанках были колонки, а значит, и вода. После того, как язык надписей на указателях несколько раз менялся, они должны были сойти и часть пути преодолевать пешком, а потом снова разыскивать железнодорожное полотно. Было тяжело. Ноги к концу дня казались чугунными. Жаловаться, впрочем, никому в голову не приходило: бессмысленное занятие, только время терять.
Шкипер знал, куда идти, потому что его корректировал Ковальски. Ковальски знал, потому что у него была карта. Казалось бы, не должно возникать вопросов, но вопросам об этом, очевидно, известно не было. Они возникали. Каждый день, и всегда неожиданные. Шкипер в который раз убеждался, что положение всегда спасает решительность. Тем не менее, идя впереди маленького отряда, он кожей ощущал нервозность, как щекочущие пузырьки минералки. Никто из них не был уверен в своем будущем. Ни идущий сразу за ним Ковальски, не отрывавший взгляда от карты – как будто на ней могли быть обозначены подстерегающие в пути опасности. Ни малыш Прапор, вертевший головой, и то и дело тыкавший пальцем в непонятные ему вещи. Разве что топавший в хвосте Рико не проявлял тревоги. Он твердо знал одно: как бы далеко не была цель, если все время к ней двигаться, рано или поздно доберешься. В какой-то степени эту нехитрую позицию разделяли и прочие участники похода.
Просто идти. Если остановиться, можно успеть задуматься, а получится ли у них то, что они запланировали, а от этого можно и испугаться. Одуматься, пересмотреть свои приоритеты. Повернуть обратно. Так что лучше идти…
***
В пропыленной палатке пахло разогретым металлом, соляркой и почему-то немного лекарствами. Ветра не было, и поднятый полог оставался неподвижным. Воздух застыл, и его, кажется, вполне можно было пластать ножом.
Они рассказали, что смогли. Вернее, рассказал Шкипер, и его иногда дополнял Ковальски. Им было трудно отвечать: все время казалось, что сейчас их просто выставят прочь, но их все не выставляли. Было стыдно за свой замызганный вид – дорога сделала из них настоящих бродяг. Идея, еще вчера казавшаяся их спасением, теперь выглядела как-то даже жалко, потускнев и утратив яркие краски.
Они ответили на вопросы, и нацарапали в бумагах то, что с грехом пополам тянуло на роспись. Местный костолом их ощупал и потыкал жестким костлявым пальцем то в живот, то между ребер, и на этом торжественная часть была сочтена оконченной.
Как будто бы ничего не изменилось – небо над палатками было все такое же белесое, ветер приносил запах бензина, и никакого сверхъестественного ощущения вроде невидимой нити, теперь связывающей их с этим местом, не было.
– Два года, стало быть?
– Я ведь уже сто раз говорил: два.
Они сидели на камнях позади лагеря и наблюдали, как Прапор ловит ящериц. Вернее, ловили ящериц Прапор и Рико, но в разных охотничьих угодьях и с разными целями. И наблюдать лучше было бы за Прапором.
Два года здесь. Что ж, это какая-то определенность. Это одни и те же стены и крыша над головой – роскошь, которой они не помнили уже много лет.
Пользуясь тем, что разговор прервался, Ковальски вперился в очередной текст – если верить обложке, ему в руки попал технический справочник. Шкипер не мешал ему, продолжая наблюдать печальную судьбу ящериц, одна за другой ускользающих от Прапора с тем, чтобы в итоге окончить свои дни в желудке Рико.
– Я очень надеюсь, что у нас все получится.
– Надеются пускай враги, – фыркнул Шкипер. – А мы должны быть уверены.
Ковальски выглянул из-за справочника и скривил рот.
– Враги? – повторил он. – А что они тебе сделали, что ты зовешь их врагами?
– Те, кто в нас стреляют, всегда наши враги.
– Шкипер, те, кто стреляют, скорее всего, такие же, как и мы, никому не нужные неудачники, у которых нет другого способа зарабатывать на хлеб. А те, кто действительно является друг для друга врагами, не торчат в палатке на пайке, уж ты поверь…
Шкипер обернулся к оратору.
– Мне теперь надо осознать какой-то жизненный урок, да? – нахмурился он. – Что-то вроде тотального братского всепрощения? Осознания, что у каждого своя причина давить на гашетку? Так вот, я не стану. Если я буду много думать, то пристрелю не я, а меня. Вот и все. – Он помолчал. – Но, – добавил следом, – если у меня когда-нибудь будут мои враги… Мои собственные, а не тех людей, кто платит мне деньги… Я не буду посылать против них других. Это я могу обещать твердо.