– Следы инъекций! Думаешь, я совсем профан, и не знаю, что это означает?
Ковальски вздохнул. Ему было неудобно стоять с вывернутой рукой и он заметил:
– Рико, теперь, когда ты показал все, что хотел, может, отпустишь меня?
Подрывник вопросительно оглянулся на Шкипера. Тот кивнул, и стальная хватка разжалась, оставляя на светлой, на которую загар брался крайне неохотно, коже, характерные следы.
– Это бензедрин, – растирая пострадавшую конечность, просветил присутствующих Ковальски.
– Чудесно, – Шкипер сложил руки на груди. Свет фонаря теперь бил в сторону.
– Иначе я не выдержу нагрузки, Шкипер.
– Слабак!
– М-м, скорее, человек с пониженным давлением.
– Ты понимаешь, что подсядешь, и на этом твоя нормальная жизнь кончится?! – казалось, Шкипер был бы не прочь нависнуть над собеседником, прожигая гневным взглядом, однако для того, чтобы нависать над этим обвиняемым, потребовалось бы принести табурет.
– Я тебя умоляю! – Ковальски рассмеялся. – До конца шестидесятых этим пичкали половину армий земного шара! Бензедрин не вызывает зависимости, кроме психологической. Как только я найду где-нибудь кофе, я забуду и как формула пишется…
– Где ты вообще его взял?!
– Сам сделал.
– Интересно, как? Нет, не отвечай! Я просто хочу оторвать тебе башку, а не слушать лекцию по химии.
– Шкипер, не морочь мне голову. Я знаю, что делаю!
– О, и это, конечно, меняет дело. Я тоже знаю, что буду делать я. Рико!
Третий безмолвный участник дискуссии резко обернулся на голос старшего.
– Следи за этим умником, – кивнул на уличенного в нехорошем сослуживца Шкипер. – И если он примется за старое – слышишь, я разрешаю тебе делать все, что посчитаешь необходимым, чтобы не дать ему получить дозу. Ты понял?
Рико закивал головой и расплылся в улыбке, показывая зубы. Пасть атакующей акулы выглядела бы более дружелюбной, чем эта улыбка.
– Ковальски, есть вопросы?
– Никак нет, – мрачно буркнул тот.
– Отлично. Рад, что мы так хорошо друг друга понимаем. А теперь - кру-гом! Шагом марш! И чтоб я до побудки ни одного, ни второго не видел!
***
– Итак, нам нужно попасть вот сюда, – Шкипер постучал кончиком списанной антенны, заменявшей ему указку, по месту на карте. – Там тихо-мирно разнести все к чертям и вежливо удалиться. По-моему никаких сложностей. Остались сущие пустяки: придумать, как туда попасть.
– По-моему, как раз это-то не проблема: просто сесть на поезд.
– Нас четверо. Группы больше трех человек и далее по тексту, ты же читал этот их… как его?..
– Манифест.
– Его самый. Оставить кого-то на базе кормить котика я не могу. Для начала хотя бы потому, что у нас нет котика.
– Ближайший отсюда котик – это километрах в ста в саванне какой-нибудь бесхозный лев, и если ты, как старший по званию, настаиваешь…
– Я, как старший по званию, настаиваю только на одном: чтоб ты перестал оттачивать свое так называемое остроумие на рабочих собраниях. Лучше скажи, что делать с четвертым?
Ковальски обвел взглядом присутствующих, как будто на каждого по очереди примерял роль этого самого «четвертого». Шкипер терпеливо – что для него было нехарактерно – ждал, похлопывая по ладони своей импровизированной указкой. Прапор, сидя на ящике, болтал ногами, и грыз галету, выскабливая ею из жестянки остатки мармелада. Рико ритмично кивал головой, в такт музыке в наушниках: плеер он нашел вчера, когда они раскапывали уже полузанесенный песком потерпевший крушение автомобиль. Никто никогда не говорил Рико, что брать вещи у тех, кто умер, нехорошо, да он бы и удивился, если бы вдруг сказали. Им самим уже все равно не пригодится, так где логика?..
– Как насчет того, чтоб кого-то сдать в багаж?
– Очень смешно.
– А я не смеюсь. Нам потребуется ящик длинной что-то около шести футов и немного сена.
– И что это будет по описи?
– Фарфор.
– Предположим. Но как это осуществить технически? Расстояние между пунктами недетское. И всю дорогу пробыть «багажом»… это, знаешь ли, тот еще фокус. Нешуточный. Я не говорю даже о еде и питье, или о посещении санузла, но ты только вообрази себе эту неподвижность в подобном гробу, и так долго… как ты заставишь человека пролежать спокойно восемнадцать часов?
Ковальски поскреб кончик носа, поправил сползшие было очки.
– Ну, – произнес он, – можно дать ему запасные батарейки…
Снова было много дорог. Много стен, к которым не успеваешь привыкнуть, бесконечные рожки патронов в разгрузках, приготовление нитроглицерина в банках из-под консервов, жизнь в обложенной мешками с песком яме, долгие пешие переходы.
Они уходили все дальше от прошлого – так далеко, что уже сами едва помнили, с чего все началось. Казалось, именно так было всегда. Есть весь мир, и есть маленькая группка своих, одетых в черно-белую форму, в которых уверен.
Они видели мир – и мир в большинстве своем оказался построен везде одинаково. Они видели людей – люди были разные, это приходилось признать. Чего они не видели нигде и никогда – это пути назад.
Справедливости ради стоило бы сказать, что они и не искали.
***
Телевизор бубнил на фоне. У диктора были те особенные интонации, которые встречаются только у людей, которые зарабатывают на жизнь, мозоля зрителям глаза с телеэкранов, и более ни у кого на свете. Он потихоньку зевнул. Работающий телевизор означал, что кто-то вернулся домой и включил его. Если оставил новости, то, скорее всего, это старший. Нос зачесался, и он потихоньку потер его о подушку. Глаза открывать не хотелось. Даже шевелиться не хотелось. Вчерашний день для него закончился где-то между сорок второй и сорок третьей главами научного труда по молекулярной физике. Он точно помнил, что ему вполне удобно было читать, положив голову на сложенные руки, а потом… да, потом он как-то очутился здесь, в горизонтальном положении, с подушкой под щекой и с одеялом поверх. За спиной кто-то шлепал босыми ногами по полу и тихо напевал. Послышался шум воды, затем жужжание кофемолки, и снова все перекрыл телевизор.
Он снова поелозил носом. Хорошо, когда не нужно вскакивать и моментально нестись куда-то. Хорошо, когда есть время перебрать свои мысли и отделить воспоминания от снов. Плохо то, что в процессе он вспомнил, почему именно ему не хотелось вставать.
Пришлось все же разлепить глаза, поморгать, привыкая к освещению и сесть. Рука немного дрожала. Он пошарил вокруг себя, нашел под подушкой футляр и извлек из него очки. Водрузив их на нос, почувствовал себя увереннее – мир вокруг обрел четкие границы. Он зевнул потихоньку в кулак и свесил ноги с постели. Какое-то время созерцал пол метрах в двух под собой, а после в голове что-то щелкнуло, и он со вздохом нашарил боковую лестницу – приваренные к стене трубы. Стал спускаться, чувствуя босыми ступнями холод металла – одновременно и приятный, и нет. Спуск этот – с небольшой, в общем-то, высоты – напоминал нисхождение с небес. Весь покой, вся тишина утра остались словно бы там, наверху, припрятанные под сероватым одеялом, еще хранящим тепло его тела. Здесь, внизу, царила иная реальность.
За столом на кухне царило оживление – если можно было называть оживлением ор с пеной у рта и тыканьем друг в друга пальцами. Он остановился напротив двери, наблюдая за происходящим. Орали друг на друга – и весьма темпераментно, со вкусом – старший, и тот парень, имя которого никак не удавалось запомнить. Весь какой-то гладкий и лоснящийся, ухоженный, он совсем не сочетался с убогой обстановкой их кухни. На фоне спорщиков тихо насвистывал и помешивал в кастрюльке исходящее паром варево дежурный по кухне. Тоже босой, бросилось в глаза проснувшемуся. Балансирует на правой, пальцами левой поскребывая голень. Холодный кафель его, очевидно, не беспокоил. Поверх формы заботливо повязан полосатый красно-белый фартук, тесемки-завязки издевательскими бантами покачиваются на крепком загривке и пояснице.