На крыльце лежал Норд. Издали увидел хозяина, прыгал на грудь, лизал в щеки. Артем слабо изворачивался. Руки висели безвольно и противно дрожали, земля покачивалась под ним.
В комнате было прохладно и сумрачно. Окна, занавешенные пожелтевшими газетами, приглушали свет.
Прислонил ружье к стене, долго и жадно пил, обливаясь. Потом глубоко, освобожденно вздохнул и, как был — в сапогах, в штормовке, снять сил не хватило — упал на кровать.
Услышал, как под газетами, наверное, еще со вчерашнего, билась в стекло муха. Ее надсадное гуденье ввинчивалось в душу. Хотел встать, прихлопнуть муху, да тут же забыл про нее, ощутив себя на качелях: вверх — вниз… Внутри все замирает, когда он летит вниз, не в силах остановиться. Он напрягается, съеживается, ждет удара и не может дождаться.
Все ушло, осталась тишина…
Когда очнулся, долго не мог сообразить, где он и что с ним. Вокруг стлался полумрак, а в центре, над головой, светился розовый цветок, необыкновенно крупный, странный по расцветке и форме. Цветок покачивался из стороны в сторону, Артем не мог поспеть за его колебаниями, не мог ухватиться за него разумом и обессиленно зажмурился.
Но цветок не давал покоя, и Артем поднял голову.
— Проснулся? — услышал рядом тихий женский голос.
Сбоку, от стены, не видной с кровати, вышла девушка. Артем узнал. Это была Рита, секретарша директора. Ее муж работал до Артема помощником лесничего и утонул. Говорили, вместе они жили совсем недолго.
Рита неслышно ушла в дальний угол, где у Артема располагалась кухня, звякнула кружкой о ведро. Поднесла холодный край кружки к его губам, подложив под затылок ласковую и осторожную ладонь. Теперь лицо ее видел совсем близко, улавливал тепло ее дыхания.
Артем сел. Мерцанье в глазах прошло, словно холод воды унял его. На цветок смотрел упорно, уже догадываясь, что это.
— Это я кофту напротив лампы повесила, чтобы тебе свет глаза не резал. — Села рядом на край кровати. — Ты весь горел. Где так простыл?
— Не знаю. Разве уже вечер?
— Уже ночь.
— Я думал, часа два прошло.
— Ничего себе, часа два! С обеда без памяти, бредил, какую-то петлю просил.
— А-а, — скривился, как от боли. Память вернулась, снова провела вчерашней дорогой, дала еще раз пережить страх и отчаяние.
Артем лежал в майке, в трусах, на чистой простыне, под одеялом, как положено в его состоянии. А помнил ясно: свалился на кровать не раздеваясь. Порозовел от мысли, что раздеть его могла Рита.
Неужели она снимала с него грязную и рваную штормовку с обтрепанными манжетами, рваные на коленях штаны. Неужели она стаскивала сапоги? От стыда зажмурился, откинулся на подушку, пропитанную едким потом.
— Тебе хуже? — Рита положила на лоб прохладную ладонь. Захотелось, чтобы держала долго, бесконечно долго, и он слушал бы, как ровно дышит она, и приспосабливал бы свое дыханье к ее. Почему-то чувствовал себя маленьким, размягченным от ее заботливости.
Риту он часто встречал в конторе. Невысокая, чуть пониже его. Русые волосы коротко подстрижены. Глаза серые, таким бывает озеро перед дождем. Помнится, при встрече всегда удивленно вскидывает глаза, будто что-то хочет сказать и не может…
Рита неброская, как цветок незабудки. Видишь голубенькое, и больше ничего. К незабудке нужно присмотреться — тогда оценишь.
Вот и Риту как-то не замечал Артем. А теперь сидит она рядом, и ему хорошо.
— Ты устала?
— Немножко… — Рита убрала ладонь. — Я тебе делала холодные компрессы. Не помнишь?
— Не помню. Меня кто-нибудь спрашивал?
— Дмитрий Иванович приходил. И еще — Рытов. Я его не пустила. Тебе был нужен покой.
Ему совестно стало. Рита сидит с ним, а сама не отдыхала. Конечно же, устала.
— Рита, мне уже лучше. Почти хорошо. Иди спать.
Она сняла с гвоздя на потолке кофту, надела, снова приблизилась к кровати. Вид Артема ее успокоил.
Выглянула за дверь.
— Ой, как темно!
— Я провожу тебя.
— Что ты. Не надо! Ты еще слаб!
Артем силился подняться и, наверное, смог бы, но услышав, что слаб, поверил, откинулся на подушку.
— Ты возьми Норда за ошейник и иди с ним. Он потом вернется.
Рита вполголоса разговаривала с собакой на крыльце, уговаривала, что ли. Потом ушла. Артем отвернулся к стене, досадуя, что забыл попросить ее выключить свет.
Через два дня Артем выздоровел.
Вышел на крыльцо, ощущая в теле легкость и обновление. Солнце над березником едва зависло, еще не жаркое, но полуденная сила его угадывалась. На небе ни дымки, ни облачка. Новый день начинался ясным, сильным, будто специально к выздоровлению.