Поляна перед домом белела летним цветом. Крупная роса лежала на ромашках. Гудели пчелы, и запах меда струился от многоцветья.
Сколько он знал поляну, все время она менялась на глазах. Когда сошел снег и теплые ветры прилетели из ущелий, земля казалась бурой от полеглых прошлогодних трав. А вскоре все кругом стало фиолетовым от дружного цветения кандыков, которые росли так густо, что Артем ходил по тропке осторожно — боялся раздавить цветы. Он даже пытался сложить стихи, но стихи не получались, бросил эту затею.
Исчезли кандыки, и перед домом возник пожар из огоньков. Как много их росло! Артем подходил и разглядывал пламенеющие головки, трогал пальцами оранжевые лепестки, нюхал.
В майскую пору набрала силу трава, закрыла зеленым бархатом прошлогоднее тленье — совсем принарядилась поляна. Прошло время, и потухли, исчезли огоньки. Артем пытался отыскать их стебли, не нашел. Зачем мешать другим, пусть другие покрасуются. Мудра природа.
Зато в тенистых местах, под березами, среди папоротников, засветились нежно-розовые саранки. Выбросили вокруг себя стрельчатые листья венерины башмачки. Удивительные растения, и вправду напоминающие старомодные башмачки. Никогда доселе не видел их Артем. «Из семейства орхидей», — сказал Рытов.
Не могла, не хотела поляна оставаться однообразной. Словно модница, меняла краски и наряды.
Погасли чернильные искры кукушкиных слезок, аромат которых очень нравился Артему, и поляна надела бело-голубое платье, как раз к зною, сотканное из незабудок, ромашек и душистого чая.
На солнцепеках созревала земляника.
Артем стоял на крыльце раздетый, чувствуя босыми ногами тепло нагревшихся досок, и думал, что прежде, чем заняться будничными делами, он должен сделать приятное и необходимое.
Обжигая ноги росой, выбежал на поляну, нарвал букет из всех растущих тут цветов. Пусть каждый радует и веселит своим видом и запахом. Подровнял корешки, усадил в берестяную вазу, которую сам смастерил, поставил на стол. И в комнате стало празднично.
Наскоро позавтракав, пошел в контору. «В такой день, — думал он, — и дела начинать хорошо. Сама погода обещает удачу и везение». И снова скривился, вспомнив исчезнувшую петлю…
Из березника выскочил Норд. Морда и лапы мокрые, рыжеватая шерсть на боках слиплась. Тоже радовался утру.
Проходя поляной, оглядел дом. Крыша малость прохудилась, надо лезть чинить до осенних дождей.
Первое время, после приезда в Полуденное, Артем жил у Матвея. Жена главного лесничего гостила у родственников в городе, и места хватало. Артему у Матвея нравилось, он бы и еще жил у него, да Иван, который к своему помощнику как-то по-особенному присматривался, сказал:
— Почему бы тебе свою квартиру не завести?
Артем рассмеялся. Он как-то и не думал об этом, даже понятие «своя квартира» было для него непривычным.
— Мне и у Матвея хорошо.
— У Матвея-то хорошо, — говорил Иван. — Да ведь когда живешь в людях, без своего угла, чувствуешь себя временным. Не знаю, как тебя, а меня, когда жил на частной, угнетало чувство непрочности. Да и не будешь ты вечно у Матвея жить, надо корни пускать, — и повел Артема к старенькому дому на краю села, рассказав по дороге, что жил там безродный рыбак. Однажды уплыл и не вернулся. Здесь такое случается…
Дверь сиротливо висела на одной петле. Окна без стекол. Грустно смотреть на брошенный дом, Грустно и жутковато.
Они шагнули к крыльцу и услышали угрожающее рычанье. Из-под крыльца вылез худющий пес, метнулся на доски, давая понять: в избу не пустит.
— Это же Норд! — поразился Иван. — Хозяина больше года нет, а он все дом сторожит. Надо же!.. Ну, вот тебе и дом, и сторож.
На другой день Артем попросил у Матвея ведро, мастерок. Наскреб глины, притащил с берега песку, взял на складе извести и принялся за дело. Сначала смастерил летнюю кухню. Печь сложить оказалось просто: стенки и сверху плита с толстым налетом окалины. Подручный столик сделал из старых досок.
Весь в растворе уляпался, а рад. В полусгнившем сарайчике кое-какие дровишки остались. Заложил в подсохшую печь, снизу запихал клок бересты, поджег. Домашним дымком потянуло. Нюхал — не мог нанюхаться. Глядел, как горят дрова, и жалел горожан. Они лишены такого удовольствия.
Пес лежал на крыльце, наблюдал за движениями нового человека, в неспешности которого угадывал нечто прочное, хозяйское. В желтых собачьих глазах уже не было ни злости, ни настороженности, в них теплилось затаенное ожидание.
И вдруг Норд встал, с хрустом потянулся на передних лапах и боком-боком к Артему. А тот сидит, покуривает возле печки, и когда пес ткнулся мордой в колени, Артем воспринял это как должное. Запустил руку в густую жесткую шерсть на загривке, потрепал с небрежной ласковостью, как ласкают только своих собак.