— Иди, Ларион, не мешай. Кто там следующий?
Следующим был Анисим. Трофимыч почтительно поглядел на него снизу вверх и даже сам подал ему ручку. Еще бы, во-первых, художник, а во-вторых, собою мужик видный — огромный, со смоляной бородой, степенный, в нем чувствуется спокойная сила.
К нему тут же пристал Ларион.
— Дай пятерку, Анисим. Опосля отдам.
— На что? — Анисим глядел на него снисходительно, как на малое неразумное дитя, и деньги прятать не спешил.
— Какая тебе разница… Сказал ведь, нынче отдам.
— Хочет конфеток бабе купить, — подсказывали мужики, смеясь.
— Но-о, — ухмылялся Ларион. — Шоколаду. Она до сладкого охочая.
— Жидкого?
— Да хоть бы и жидкого. Оба мы с тобой деньги транжирим. Я на водку, а ты на краски. Все равно переводим.
— Ладно, — согласился Анисим. — Дам на шоколадку. Но ежели жидкого купишь — смотри… — Тут Анисим увидел Матвея, отозвал его в сторону: — Матвей Матвеич, отпусти до завтра. В Ключи, сказывают, краски подвезли. Я бы белил да ультрамарину взял.
— Выставку-то скоро откроешь?
— Да какую там выставку… — смутился Анисим.
— Самую настоящую. А что, в клубе, честь по чести. Плотников попросим рамки сделать. Таблички напишем. Чтобы как у людей. Ты подумай-ка над этим.
— Можно, — гудел Анисим. — Вот закончу одну штуку и займусь.
— Ну, плыви, плыви, — разрешил Матвей.
Артем вышел на улицу, повернул к магазину. Деньги, казалось, шевелились в кармане, подталкивали, не давали никуда свернуть. Сейчас он рассчитается с Фросей за продукты и купит материалу на шторы. А то вдруг снова зайдет к нему Рита, а у него — пожелтевшие газеты на окнах. Ему захотелось украсить свою комнату, чтобы там было уютно и нарядно, специально для Риты. Он почему-то верил, что она еще придет к нему, и от этой мысли частило сердце.
В магазине полно народу. Женщины плотно обступили прилавок. В обычные дни их не видать — вроде женщин в селе нет, одни мужики. А тут — вон их сколько, не подступишься.
В глазах у Артема рябило от рулонов материала. Он понимал, что надо брать не какой попало, но копаться в этих цветастых ворохах было совестно. И он, придав лицу равнодушное выражение, оглядывал выложенные на полках куски материи. Наконец приметил один рулон: ромашки по желтому полю. Чем плохо? И свежо, и нарядно.
— Фрося, отрежь вот этого десять метров, — безразличным голосом попросил он.
Пожилая Фрося — так к ней обращались и старые, и малые — на мужские голоса отзывалась быстрее. Женщины больше смотрят, прицениваются, чем покупают. Мужики — решительнее.
— На шторы, че ли? — только и спросила Артема.
— Но-о, — ответил по-местному протяжно.
— Соображалка работает, — похвалила продавщица. Отмерила деревянным метром, надрезала край ножницами и рывком отделила кусок от рулона.
— Вот это мужик! — восхитились женщины. — Сразу видать: хозяйственный. Не чета нашим охламоном. Им лишь бы бельмы залить, а там хоть трава не расти.
Кто-то толкнул Артема в бок. Лез Ларион, тянул через головы смятую пятерку.
— Скорей, Фрося, — кричал дурашливо. — Терпеть силов нет!
— Без нее еще никто не помирал, — сухо ответила Фрося, чтобы женщины не подумали, будто потакает мужикам. С брезгливой гримасой нагнулась, взяла из ящика бутылку, подала.
— Заждалась, поди? — Ларион, как ребенка, взял на руки бутылку, покачивая, гладил горлышко.
— Тьфу, язви тебя, — плевались женщины. — Ни стыда у этих мужиков, ни совести.
Артем повел глазами по прилавку, примериваясь что бы еще купить, и вдруг стыдливо опустил глаза. С краю стояла Рита, окруженная женщинами. Поднесла к плечам ночную рубашку с кружевом. Заметила Артема и как укололась.
— Глазастый, дьявол, — беззлобно смеялись женщины.
Он смутился и вышел.
На полянке перед крыльцом щупленькая жена Лариона тянула мужа за рукав, но он уперся, прижимая к груди бутылку. Жена не могла стащить его с места, тыкала его в бок маленькими острыми кулачками, чуть не плача.
Было душно. Взбитая сапогами, в воздухе висела пыль, не опускалась и не поднималась. Солнце застряло на одном месте, день тянулся медленно, словно и для него праздник: за отработанное получено, и торопиться некуда.
И чужеродным, словно соринка в глазу, казался в выгоревшем полусонном небе вывернувшийся из-за горы вертолет. Блеснув стеклами кабины, он, снижаясь, перечеркнул улицу быстрой тенью и завис над поскотиной, взвихрив пыль выше берез.
Артем задумчиво стоял возле магазина со свертком под мышкой. С появлением вертолета оживился: вдруг на борту, в брезентовом, заляпанном сургучовыми печатями мешке, письмо из дому, от матери. Как она там? Не случилось ли чего?