Поезд, идущий на запад, сипло прикрикнул, лейтенанты поспешили по теплушкам, им вслед благословляюще помахали руки раненых со ступенек также трогающегося санитарного — на восток.
Холодом и нездешним ужасом повеяло от того поезда с ранеными, но никто не посмел показать вида, когда обсуждали встречу на стоянке. Но паршивый холод страха ввинчивался в мозг. Фронт приоткрывал свое безжалостное лицо. Доблестные, героические воины с плакатов, сплошь совершающие подвиги, уходили из сознания, замещались лицами из санпоезда, узнавшими что-то, еще неведомое лейтенантам.
Вчерашние мальчики становились все жестче. Там, в Тюмени, в минометном батальоне старшина одной роты никому не давал житья: хамство, издевательства, мордобой. Полагал, что «строгостью» заработает себе местечко в училище надолго: фронт страшил всех. Из старшины лезла подлость, замашки гулаговского служаки и величайшее презрение к подчиненным, особенно «образованным».
В теплушке он продолжал свои «художества», И как-то само собой вышло, что на крутом вираже дороги, в мороз, посреди тайги эту скотину вышвырнули из вагона под отКОС в чем был. Помолчали вокруг печурки, и все пошло своим чередом, как и несколько минут назад. Каждому был преподан урок. Вот так — и все! Не знали еще мальчики и не предполагали, с какими типами им придется столкнуться на передовой, где проявляются крайности Психики человека — или светлые чистые люди от Бога, на Которых можно положиться, как на самого себя, или те, кого не только за спиной, рядом с собой держать опасно, где черная, уродливо сформировавшаяся душа в сложных обстоятельствах высвечивается в ужасающем безобразии, Эх, мальчики, что-то уготовано каждому из вас, таких одинаковых в армейских одежках, с такими одинаковыми прическами.
Эшелон перебирал шпалы до самого Подмосковья и остановился в Люберцах! В диспетчерской молодому контактному лейтенанту Бескину сказали, что завтра к вечеру эшелон перекинут в Ховрино, на Октябрьскую дорогу, Какие еще могли быть сомнения! После того санитарного поезда оказалось очень важным зайти к родным, попрощаться — мало ли что… Вещмешок через плечо — и рванул в Москву на электричке. На выходе из Казанского вокзала — патрули. Пришлось дать задний ход. На входе в метро — патрули. По шпалам дошагал до Сокольников, там удалось проникнуть в метро и — на Арбат, где жила вся родня. В 1937 году улицу «прочистили»: Сталин ездил по ней за город, и всех, кто казался неблагонадежным, «попросили» С Арбата. Так семья оказалась в домике в Ховрине, сейчас пустом: родители были в эвакуации. Утром трамваями, пешком с пересадками добрался до Ховрина. Эшелон стоял на памятном Втором посту. Начальник эшелона встретил, естественно, разнообразной русской словесностью, понося Игоря в хвост и в гриву: в Москву вслед за ним ушел весь взвод, но так как москвичей во взводе не было, то их всех быстро повылавливали патрули. Начальство, тоже не зная Москвы, теперь прихватило Игоря с собой — выручать из комендатуры беглецовнеудачников. Из комендатуры всех привели строем, запихнули в теплушку, приставили часового, чтобы снова не рванули куда-нибудь погулять.
Поезд приближался к Бологому, а оттуда — вЕдрово, где находился офицерский резерв Северо-Западного фронта. А Игоря опять подвели ноги. Еще до Москвы по дороге разболелся палец. После беготни по городу ногу разнесло, под ногтем образовался огромный нарыв, наступать было невозможно. В госпитале в Гузятине сделали все в лучшем виде — рванули ноготь, резанули нарыв, выписали через несколько дней. Игорь прибыл обратно в резерв. «Где наши?» А нету, говорят, больше ваших! Как? А так! И рассказали, что привезли лейтенантов к штабу армии на машинах, а дальше объяснили: двигайтесь по тропе, протоптанной в снегу, дойдете до нужного места. Провожатого не дали. Путь был неблизкий. Ребята увидели, что тропа огибает большую поляну, скорее целое поле, и решили спрямить путь. Старая истина о том, что тот дома не ночует, кто напрямик ходит, им была неведома, а уж фронтового чутья им только предстояло набираться. Первый взрыв перепугал всех своей необъяснимостью, люди замеrались по глубокому снегу, дальше — больше, взрывы, взрывы. Кругом было свое минное поле! Из всех лейтенантов, ехавших из Тюмени в той теплушке, в живых, как оказалось потом, остались трое: Коля Михайлов, лишившийся сразу ноги и потому уцелевший, Юра Доценко, отбывавший в это время на губе грех (будучи в резерве в наряде, у продсклада, изголодавшись за дорогу, решил достать из «объекта» вяленую воблу штыком через окошко), да Игорь. Снова ангел-хранитель помахал крылышком над ним, а для Юры хранительницей оказалась вобла, такие-то горькие шуточки…
Край передний
Если в человеке заложено такое, странноватое на первый взгляд качество, как привычка к непривычному, способность быстро адаптироваться к новому, то прыжок в Жизнь на передовой линии фронта — не более чем смена обстановки. И вот, наконец, она — передовая линия фронта, от которой до вражеских траншей — рукой подать. Но рядом свои люди, достаточно спокойные — скорее усталые, без паники — скорее равнодушные, погруженные в эту непрерывную, накапливающуюся сутками, неделями, месяцами усталость, в невыспанность, в какую-то обреченность обстоятельствам. Раз люди спокойны — и тебе нечего дергаться. Кое-кто уже виделся многоопытным, скорее мудрым, постигшим генетическую мудрость выживания. Такие потом действительно оказывались самыми интересными людьми.
Под Старой Руссой оборона закрепилась с сентября 1941 года. В январе 43-го, когда Игорь туда прибыл, вдоль всей линии фронта сложились оборонительные позиции с обеих сторон. Активных боевых действий не было, но и спокойной жизни тоже. Такая оборона изматывает больше, чем резкое наступление.
Мальчишка и есть мальчишка, пока получал наставления в штабе корпуса, дивизии, воображал нечто романтическое, героическое. «Передний край» — слова звучали для зеленого лейтенанта возвышенно. Но почему-то становилось жутковато, сосало под ложечкой по мере приближения к этому самому переднему краю.
И вот теперь, высунувшись из окопа и глянув вперед, где был обычный мирный лесок, полянка, одинокое дерево в сторонке, Игорь вдруг понял ужас этого «переднего края». Действительно Край, дальше — противник, смерть, а выглядит все так мирно, так обыденно. Тут, в окопе, справа, слева, сзади — свои, товарищи, ты защищен, а вот впереди — пропаcть — от слова пропа́сть, что ли?
Первые фронтовые сутки в полку начались, как учили: принял минометный взвод, осмотрел позиции. И вот тут через некоторое время началось для Игоря то, о чем свежеиспеченным лейтенантам не говорили. Наступал вечер, куда деваться? Из вещей — только содержимое вещмешка. Где пристроиться спать, что поесть? Солдаты, доброжелательно принявшие нового командира, тощего очкарика, младшего лейтенанта, быстренько потеснились, место в общей землянке нашлось. В полутьме, духоте солдатских ароматов, среди тесно прижавшихся тел было все-таки уютнее, чем на ночном январском снегу. Печурка мирно гудит, не умолкает, потрескивают дрова. Все по очереди дежурят у печки, включился в это дежурство, тем более что настоящий сон так и не приходил. Первая ночь была какая-то рваная, тягучая.
А ночи на переднем крае сразу понравились своей необычностью, торжественностью, щекотавшей нервы таинственностью. Остановившиеся в вышине неяркие звезды небесные и подвижные звезды земные — там чиркнут трассирующие, там полыхнет осветительная ракета, пролетит самолет, отдаленная стрельба по нему, всполохи и гул дальних перестрелок, расцветающие и увядающие цветы дальних разрывов. Приглушенная канонада дохнет где-то в морозном воздухе, всполохи за горизонтом беззвучны, что там? Вся ночь какая-то пунктирная. То вдруг где-то на фланге перестрелка, то глухая тишина на несколько минут, комариное пение мотора в небе, сухие хлопки разрывов — и снова тишина. Даже романтично. Но это скоро прошло.