времени, то поневоле приходится возиться с народом нам — инокам”. Недалеко от Оптиной проживал богатый помещик, человек гордый, крутой и своенравный. Семнадцать лет не был он у исповеди и, имея взрослых сыновей и дочерей, завел незаконную связь со своею крепостною женщиною Слухи о прозорливом старце Леониде дошли до него, и он пожелал посмотреть старца. Старца предупредили об этом И вот, когда помещик вошел в его келью, старец, сидя, по обыкновению, на кровати среди своих учеников, прикрыл глаза свои сверху рукою, в виде козырька, как бы всматриваясь попристальнее в лицо входящего, и сказал грозно: “Вот идет остолопина смотреть грешного Леонида! А сам, шельма, семнадцать лет не был у исповеди!” Пораженный непривычным для гордого барина обращением старца, помещик пожелал исповедаться у него и просил настоятеля Оптиной Пустыни переговорить об этом со старцем. Старец согласился исповедывать помещика, но наложил на него епитимью и не допустил до причащения Святых Тайн, пока он не разорвет свою незаконную связь. Возвратившись домой, помещик через некоторое время отослал от себя свою сожительницу, к большой радости своих детей, приезжавших в Оптину Пустынь благодарить старца за его строгость. Деятельность о. Леонида, всегда окруженного множеством посетителей, не нравилась епархиальному начальству: оно полагало, что инок, принявший на себя обеты схимничества, великий ангельский образ, должен был проводить свою жизнь в совершенном уединении и молитве, а никак не в беседах с народом. Непрерывным стечением народа нарушалось безмолвие скита, и скит уже переставил чем-либо отличаться от монастыря. Поэтому старцу Леониду было предложено прекратить прием посетителей. Старец исполнил распоряжение духовной власти. Но народ продолжал идти к нему. Собравшись у дверей его кельи или у ворот скита, люди часами и днями ожидали его выхода, окружали его, просили его благословения и молитвы, спрашивали советов, просили помочь больным. Тогда было предписано перевести старца в монастырь, но по-прежнему не допускать к нему посетителей. Устраивали разного рода заграждения из досок, запирали ворота, чтобы народ не мог проникать к о. Леониду, но все оказывалось напрасным. Однажды настоятель монастыря, о. Моисей, пришел посмотреть, что делается у старца, и увидел, что его келья полна народа — здесь были и здоровые, и больные. Старец читал над больными молитвы и помазывал их святым елеем из лампадки, висевшей перед его келейной Владимирской иконой Божьей Матери. Настоятель ужаснулся и сказал: “Батюшка! Что же это вы делаете? Ведь вам же запрещено принимать народ! Вас могут под начал упрятать, сослать в Соловки!” Старец ответил: “Что хотите, то и делайте со мною! Хоть в Сибирь меня пошлите, я останусь тем же Леонидом! Посмотрите на этих больных — могу ли я отказать им в молитве, на которую они только и надеются, которой ждут, и которая, по их вере и усердию к Божьей Матери, подает им исцеление?!” О. Моисей махнул рукою и ушел из кельи старца, промолвив: “Делайте, как знаете!” Несколько раз старца переводили из одной кельи в другую. Получив распоряжение о переходе в новую келью, старец брал на руки свою Владимирскую икону Божией Матери и с пением “Достойно есть...” отправлялся в указанное ему помещение. Ученики несли за них остальные его вещи. Наконец, старцу запретили носить схимническое одеяние, вероятно, полагая, что он ведет слишком рассеянную жизнь, не подобающую его схимническому положению. В это время приехал в Оптину Пустынь проездом в Петербург высокопреосвященный Филарет, митрополит Киевский. В Оптиной Пустыни он был встречен калужским епархиальным преосвященным и всем монастырским братством. Митрополиту Филарету, любившему и почитавшему о. Леонида, хорошо было известно положение старца в обители и отношение к нему епархиального владыки. Заметив, что старец был без схимнического одеяния, митрополит спросил, почему он не в схиме. Старец молчал. Митрополит понял причину его молчания и сказал: “Ты — схимник, а потому и должен носить схиму”. После этого случая запрещение о. Леониду носить схиму было отменено. Гонение, постигшее о. Леонида со стороны противников старчества, распространилось и на его учеников. Из называли “фармазонами” и подвергали всяческим стеснениям и запрещениям. Много неприятностей претерпели из-за старца, между прочим, его вернейшие ученицы из Белевского монастыря — игуменья Павлина и монахиня Анфия. Старец Лев скончался в 1841 году, 11 октября, 72 лет от рождения. До самой своей кончины он сохранил ясное сознание, много раз причащался во время болезни святых Христовых Тайн, был особорован и до последнего вздоха призывал имя Божие, часто осеняя себя крестным знамением. Благословив в последний раз братию, он тихо предал дух свой в руки Божии. Перед кончиною посетил его известный в той местности своею святою жизнью юродивый Брагузин, и старец просил его помолиться о нем, чтобы Бог помиловал его. Юродивый ответил: “Авось, помилует!”12
вернуться
Более подробные сведения о старце Леониде можно найти в его жизнеописаниях, составленных о Климентом (Зедергольмом) и о архимандритом Агапитом.