К тому же Генри было трудно запоминать все эти дружелюбные физиономии и новые имена. Где бы он ни останавливался, тотчас возникала толпа. Сверкали вспышки, его беззастенчиво пожирали глазами, все время показывали то, что его не интересовало, или рассказывали о вещах, в которых он ровно ничего не смыслил. Он соглашался на короткие интервью, но отказывался говорить о том, как работает. У Генри усиливалось ощущение нереальности происходящего, действительность расплывалась, как попавшая под дождь акварель, – сначала растекаются контуры, а потом пропадает и все изображение целиком. Марта предупреждала его, что успех – это тень, которая зависит от положения солнца. Когда-нибудь, думал Генри, солнце закатится и все увидят, что меня больше нет.
О том, как надо понимать эти произведения, Генри узнал от критиков. То, что романы хороши, он знал и сам; в конце концов, именно он их и открыл. Но насколько они хороши и почему, удивляло его самого. Он жалел многих бедных художников, которых признавали, когда они начинали загибаться от голодных отеков. Он несколько раз хотел почитать Марте хвалебные отзывы самых любезных критиков, но она не хотела об этом даже слышать. Она в это время писала уже следующий роман. Каждая фраза – это крепость. Это предложение нравилось Генри больше всего. Эти слова были набраны крупным шрифтом на клапане суперобложки и принадлежали небезызвестному Пеффенкофферу, ведущему литературного приложения крупной ежедневной газеты. Генри следовало бы поучиться такой краткости и содержательности. Но, увы, у него не было ни того, ни другого. У него вообще не было ничего своего.
III
Смерть великого писателя на мокрой дороге. Резко вильнуть в сторону, коротко оглянуться на прожитую жизнь и кануть в вечность. Генри думал об этом, пока ехал от скал к дому мимо светло-желтых рапсовых полей. Существует ли более трагичная и одновременно нелепая смерть, чем гибель от равнодушного несчастного случая? Для него это была бы самая подходящая смерть. Между прочим, именно такой смертью погибли Камю, Рэндалл Джаррелл и Эден фон Хорват. Хотя нет, этот последний, бедняга, был убит веткой каштана на Елисейских Полях.
Сейчас ему сорок четыре, он находится в зените славы, и смерть сделает его бессмертным. Тайну романов Марта наверняка сохранит. Она продолжит писать и после его смерти, а все новые и новые книги будут гнить в подвале. Все это сильно успокаивало, но все же Генри не желал умирать прежде жены. Пусть даже сейчас. В минуту слабости он об этом и подумал. Нет, на самом деле все проще. Он просто признается Марте, что у него будет ребенок от другой женщины, причем от Бетти.
Генри явственно представил, как обе эти женщины стоят на его могиле. Марта – молчаливый источник его славы – хрупкой и необъяснимой, плечом к плечу с Бетти, Венерой с веснушками, матерью его ребенка. Кто знает, может быть, они поладят и не станут враждовать друг с другом, они ведь такие разные. Между ними будет дитя. Марта сразу заметит сходство с отцом. Сможет ли она когда-нибудь его простить? Интересно, будет ли Бетти хорошей матерью? Скорее, нет. Господи, да какое ему, собственно, до этого дело? На его могиле многие будут плакать, многие станут искренне скорбеть, другие так же искренне радоваться, но самое главное, самое прекрасное состояло в другом: ему, Генри, не придется больше ни с кем говорить, не придется ничего стыдиться, не придется выдавать себя за другого. Ему не надо будет ничего бояться. Это здорово, просто великолепно.
К несчастью, дорога была сухой, да и деревьев на обочине не видно. Темно-синий «Мазерати» Генри был оснащен всеми мыслимыми и немыслимыми системами безопасности. Его подхватит подушка безопасности, детонирующий заряд затянет пояс безопасности. Автомобиль не даст ему умереть. Генри явственно представил себе, как лежит в больнице, присоединенный к аппарату искусственного дыхания. Какое мерзкое зрелище! Генри прибавил газу. Наверное, на скорости 200 километров в час его не спасет никакая система безопасности, попалось бы подходящее дерево.
Зазвонил телефон. Это был Мореани. Генри убрал ногу с педали газа.
– Генри, где ты находишься?
– На трехсотой странице.