Выбрать главу

В то же время повешения на фонарных столбах летом 1789 г. и печально известные сентябрьские убийства 1792 г. представляли собой террор таким, каким он был при старом режиме. Они отражали жестокость простого народа как последствие варварских репрессивных мер старого режима. Гракх Бабеф, еще более радикальный революционер, чем Робеспьер, который стал жертвой термидорианских репрессий, отмечал в этой связи, что «своими четвертованиями, пытками, колесованиями, сожжениями заживо и т. д… наши господа пожинают то, что они сами посеяли». Террор Робеспьера и его сторонников был, несомненно, менее жесток и гораздо гуманнее, чем террор старого режима и самой начальной фазы Французской революции. И это было намеренным. Своим кровавым, но дисциплинированным террором они хотели предотвратить еще более кровавый, «дикий террор», который народ применял, например, во время сентябрьских убийств врагов революции в 1792 году. «Soyons terrible pour dispenserle peuple de l’être», — говорит Жорж Дантон, один из спутников Робеспьера, — «Давайте будем ужасными, чтобы помешать людям быть такими».

Во-вторых, необходимо учитывать фактор, который американский историк Арно Майер подчеркнул в своей книге «Ярость. Насилие и террор во французской и русской революциях», в которой он рассматривает кровопролитие во время французской и русской революций. Революционный террор вспыхивает не от революционной идеологии или из-за кровожадной природы революционеров, но в силу конкретных исторических обстоятельств. Это, прежде всего, тот случай, когда внутренние и внешние враги оказывают огромное давление на революцию. У осажденных революционеров рождается ощущение, что больше не может быть компромисса, что либо они сами должны погибнуть, а вместе с ними и революция, либо будут уничтожены враги революции и вместе с ними контрреволюция. Другими словами, революция убеждена, что она должна убивать для того, чтобы выжить.

Это определенно можно сказать о том терроре, свидетелем которого стала Франция, в частности, в 17921793 годах. Летом 1792 года на войне, которую жирондисты развязали с таким оптимизмом в апреле, дела пошли из рук вон плохо. Австрийские войска вошли в страну, и в то же время вспыхнули роялистские бунты в Вандее. Это вызвало панику среди революционеров в столице. Именно в этом контексте парижские санкюлоты и отряды добровольцев из таких городов как Марсель штурмовали Тюильри, в результате чего были убиты швейцарские телохранители короля, чуть позже произошли сентябрьские убийства. Ситуация заметно улучшилась после победы французов в битве при Вальми 20 сентября 1792 г., за этим последовали и другие военные успехи, такие как «освобождение» Австрийских Нидерландов. Тогда «дикий» террор закончился, а «дисциплинированный» террор на самом деле еще не начался, даже несмотря на то, что происходили отдельные казни, например, бывшего короля Людовика XVI, не без оснований обвиненного в государственной измене.

Весной 1793 года, однако, гидра контрреволюции опять подняла голову. Начались восстания в Вандее, Тулоне и других местах, это сопровождалось беспорядками в Париже, поражениями в войне и другими невзгодами, особенно шокирующим убийством ведущего революционного лидера Жана-Поля Марата. Для его глубоко потрясенных товарищей-революционеров этот поступок стал доказательством того, что революции угрожают не только опасность из-за рубежа, но и внутренний враг. Они должны принять решительные меры против этого. В таких тяжелых обстоятельствах и разразился якобинский террор, хотя надо признать, что такие беспощадные действия помогли спасти революцию. Еще одной радикальной мерой, которую пришлось принять, была мобилизация всех имеющихся патриотических сил для обороны. Таким образом, течение удалось повернуть вспять в пользу революции с победами в Вандее в декабре 1793 года и в битве при Флерюсе близ Шарлеруа в июне 1794 года.

Революционный террор, организованный Робеспьером и якобинцами, несомненно, был ужасен. Но мы не должны забывать о том, что контрреволюция в равной степени жадно стремилась использовать силу, насилие и террор для достижения своих целей. Этот контрреволюционный террор был, по крайней мере, так же ужасен. «Фурии революции», по словам Майера, «питались главным образом противодействием сил и мыслей, которые были нацелены против нее», — та самая термидорианская реакция, например, производила на свет преимущественно недисциплинированный, дикий террор как это было во времена старого режима. Но, поскольку традиционная историография настроена преимущественно враждебно радикальным революциям, она мало или совсем не обращает внимания на контрреволюционный террор или же преуменьшает его важность. Контрреволюционный террор, кроме того, свирепствовал главным образом в сельской местности и в провинции, а не в городах, и поэтому он меньше «виден» с исторической точки зрения, менее заметен, чем те впечатляющие обезглавливания с помощью гильотины, страшной, но «фотогеничной» «революционной бритвы», установленной на площади в самом центре столицы.