Этой сверхдержавой была Германия, у которой в конечном итоге тоже пробудились империалистические аппетиты, и которая после восшествия Вильгельма II на престол в 1888 году потребовала своего «места под солнцем», как выразился новый император. То, что перераспределение империалистических владений, вероятно, произойдет не мирным путем, а через войну, продемонстрировали испанские колонии Филиппины, Куба и Пуэрто-Рико, которые в ходе испано-американской войны 1898 г. стали составной частью «неформальной империи» Соединенных Штатов.
Кроме того, значительная часть мира еще оставалась доступной для частичного или полного прямого закрепления в виде колоний, косвенной зависимости в виде протектората или экономического проникновения и косвенного доминирования в американском духе. Сам Макмиллан признает, что «серьезная борьба за Китай», в том же духе, в каком прошла борьба за Африку, оставалась одной из возможностей, тем более что США и Япония также проявили большой интерес к Китаю.
Другие страны, которые до сих пор оставались независимыми — например, Персидская и Османская империи — также продолжали быть приманкой для империалистических волков. В 1911 году это едва не привело к войне, когда Франция, к огромному неудовольствию Германии, заграбастала Марокко в качестве протектората. Этот случай показывает, что даже так называемые «насытившиеся» империалистические державы на самом деле не были насытившимися — как и сверхбогатые люди, которые никогда не считают, что им хватит их богатства, — но продолжали искать способы расширить свои колониальные владения еще больше, даже если это создавало угрозу войны.
Германия поздно включилась в борьбу за колонии в Африке и в других местах. В конце концов, на ее долю все же досталось несколько колоний, например, Танганьика, или «Немецкая Восточная Африка» и «Немецкая Юго-Западная Африка», ныне Намибия. Но это были всего лишь вершки, а не корешки, по сравнению, например, с Конго, огромной территорией с обилием каучука и меди, которая попала в жадные лапы маленькой, суетливой Бельгии. Таким образом, в отношении доступа к сырью и экспортным возможностям для готовой продукции и инвестиционного капитала крупная немецкая промышленность и банки намного уступали британским и французским конкурентам. Важнейшие сырьевые материалы, такие как медь, Германия должна была импортировать и, таким образом, они дорого ей обходились, в результате чего готовая продукция немецкой промышленности была более дорогой, поэтому менее конкурентоспособной на международном рынке. Это противоречие между чрезвычайно быстро растущей производительностью и относительно ограниченными возможностями для реализации ее продукции требовало решения.
По мнению многих — хотя, конечно, не всех — немецких промышленников, банкиров и других представителей элиты, было только одно решение, а именно: война. Она должна была предоставить Германской империи то, на что она имела право, и — выражаясь языком социал-дарвинизма — то, что ей было необходимо, чтобы выжить: заморские колонии, но также, возможно, прежде всего, территории внутри самой Европы. Германская империя в годы до 1914 года вела экспансионистскую и агрессивную политику для достижения этой цели и для превращения Германии в мировую державу. Эта политика, во главе которой стоял император Вильгельм II, вошла в историю как «Weltpolitik» — эвфемизм для обозначения империалистической политики. Имануэль Гейс, немецкий ученый и авторитет в области истории Германии до и во время Первой мировой войны, подчеркивает, что эта Weltpolitik является одним из факторов, которые «делали ту войну неизбежной».
Берлин надеялся отобрать колонии у таких небольших государств как Бельгия и Португалия[16]. Но Германия также видела возможности для себя в бесконечных просторах европейского Востока и Юго-Востока. Украина, например, с ее плодородными сельскохозяйственными угодьями походила на идеальную глубинку для высокоразвитого в промышленном отношении германского центра. При помощи хлеба и мяса с Украины немецких рабочих можно было бы дешево кормить, что позволило бы держать их зарплату на низком уровне. Германия присматривалась и к Балканам в качестве источника дешевой сельскохозяйственной продукции, рынка сбыта промышленной продукции и своего рода моста к дружественной Османской империи и к богатым нефтью районам на Ближнем Востоке. Из этого возникла идея великолепного проекта — Багдадбана, железной дороги из Берлина через Константинополь в Багдад[17].
16
В Британии существовала фракция внутри элиты, особенно среди промышленников и банкиров, с хорошими контактами в Германии, которые были готовы «умиротворить» Германию, конечно, не за счет хотя бы одного квадратного километра собственной империи, но за счет бельгийских и португальских колоний.
17
Именно в этом контексте Берлин начал разделять антипатию Вены к Сербии — «камню преткновения».