Гоманьков ошибки признавал, каялся, посыпал голову пеплом, но упорно не хотел капитулировать. В результате его усилий охрана медленно, но верно становилась вежливей. Банкир стал слышать, что людей, с которыми он встречался на улицах и в кафе, стали называть не мужиками и бабами, а мужчинами и женщинами, а потом (после очередных замечаний) даже романтично — именами цветов («василёк и одуванчик зашли в Шишов переулок»). В конце концов переговоры по рации стали вестись совсем незаметно. Но это не избавляло от навязчивого сервиса, и банкир тогда попытался решить проблему радикально. Нет, он не стал ничего приказывать. Гоманьков, как старый солдат, любой приказ безусловно бы выполнил, но это было бы слишком просто и не совсем правильно. Ивана Ивановича надо было убедить, что было совсем нелегко. Юрьев пригласил коллегу на ланч и попытался вразумить его.
— Дружище, за мной нет смысла охотиться, — увещевал несговорчивого чекиста банкир. — Я как тот неуловимый Джо из анекдота про ковбоя, которого не ловят потому, что он никому не нужен. Ты же знаешь, я больше тебя о своей безопасности забочусь. Специально у нас всё устроено так, что я сам ни одного вопроса решить не могу. В конторе рулон туалетной бумаги без коллегиального одобрения и тендера купить нельзя. Кредиты только кредитный комитет выдаёт. Я туда даже не хожу. С клиентами не встречаюсь. От меня ничего не зависит. Сижу тихо, как мышка, примус починяю. Только жене и детям нужен, а так толку с меня как с козла молока.
— С умным человеком приятно поговорить, но трудно работать. Вы на себя, Алексей Михайлович, наговариваете. Чтоб вы так жили, как прибедняетесь! — не согласился с шефом безопасник, потягивая из стакана водичку без газа.
Гоманьков водой не только умывался, но и пил только её и больше ничего. Причём даже без газа. Если бы дистиллированная вода была доступней, он бы, наверное, на неё перешёл. Даже чай с кофе человек не употреблял, не говоря уже о чём-то покрепче. Кремень был мужик. Абсолютный трезвенник.
К трезвенникам Юрьев относился не без подозрений, намотав в своё время на ус едкое, как соляной раствор, которым зимой в Москве поливают улицы, замечание одного товарища о том, что если мужик не пьёт и не ходит по бабам, то, значит, ворует. Но своему начальнику безопасности он доверял и прощал ему маленькие прибамбасы. Даже уважал за его позицию. Непьющий чекист смотрелся в окружении банкира более чем экзотично. Стишок «Красные глаза, суровые лица. // Это чекисты идут похмелиться» был не про Гоманькова.
— Комитеты, да, у нас, конечно, работают, бумагу марают, не спорю. Но на самом-то деле без вас у нас мышь не проскочит. Я согласен, смысла нападать, похищать Вас особого нет, но всё же. Хулиганы, знаете. Люди всякие по городу ходят сомнительные. Смурные. Вы свою работу делаете, я — свою. Ну давайте же друг другу хоть чуточку помогать. По-христиански. Я же в ваших интересах стараюсь, Алексей Михайлович, дорогой, ради семьи вашей, ну и банка. Да и португальцы мне голову отвинтят, если с вами что случится. Вы уж пожалейте если не себя, то меня, — как мог сопротивлялся контрразведчик.
— Кому сгореть, тот не утонет, — гнул свою генеральную линию Юрьев. — Если кому-то кто-то кое-где у нас порой понадобится, никакие топтунишки человека не спасут. Москва — городок безопасный. Не то что Лиссабон. А наш район вообще. Тут посольство на посольстве сидит и посольством погоняет. Посты вокруг. Эфэсбэшники зыркают на каждом углу. Под ментов косят. Шеф, усё под контролем.
При желании Юрьев мог убедить кого угодно в чём угодно, и в конце концов Гоманьков сдался. Или сделал вид, что сдался. Его начальник тоже вроде как поверил в искренность своего собеседника. Или сделал вид, что поверил. Так или иначе, после того разговора за банкиром никто не ходил. Или так ходил, что этого не было видно.
В действительности всё было сложнее, чем могло показаться кому-то на первый взгляд. Юрьев на самом деле не был таким уж непримиримым противником лички, личной охраны, каким сам себя любил выставлять. Но принять он мог только охрану определённого уровня. А то наберут дураков, а спрашивают, как с умных. Гоманьков, хотя был бескомпромиссным врагом бутылки, не бравшим в рот ни капли спиртного, как-то за стаканом воды без газа в порыве откровения, как будто накануне сильно накатил вискаря, проболтался, что хорошо знаком со многими виртуозами, моцартами и Паганини своего дела, работавшими в службе наружного наблюдения ФСБ. Банкир сделал вид, что не заметил этой реплики, но понял, что вместо простых ребят из «горячих точек» теперь его могут опекать моцарты и Паганини невидимого фронта. Такой разворот обещал интересную жизнь. И она настала.