Гриша бросил на разглагольствующего «бизнесмена» злобный взгляд. Ему очень хотелось уйти, но он не решался.
— И вот было дело. Помог я одному фраеру деньжат немного стрясти. С государства литовского. Ну, себя тоже не обидел. Но и человечку досталось кое-что. На пропитание. Я думал — сейчас он пустится в тяжкие… пьянка, бабы, вот это вот всё. Он-то всю жизнь нищебродом был, такие обычно на это и ведутся… И вот представьте — нет! Как жил, так и живёт…
— Вы о Шкулявичюсе? — догадался Мстиславский.
Савичев улыбнулся, на этот раз поприятнее:
— Догадливый ты. О нём, родимом. Я ему и здесь помог устроиться. И то же самое: живёт себе человек мирно, по понятиям, безо всяких безобразий. Только картинками своими и дышит. И, что характерно, не просит ничегошеньки. Сам справлялся. Очень это… ну… — Он пощёлкал пальцами, но нужного слова не нашёл. — И решил я так: не простой он человек. Не всяким разом такое бывает. И значит, я тоже не так просто возле него появился.
— Ну ясно, — сказал Юрьев. — Вы нас тоже сейчас будете просить картину продать. Но наш банк на это вряд ли пойдёт. Умный продаёт то, что умеет, дурак — то, что имеет. Мы не продадим. Над нами все потом будут смеяться.
Лысый оскалился:
— Ой, ну, ты меня уже насмешил, мил человек. Поаккуратней-то со словами. Слово, оно не воробей. Как Плейшнер: вылетит — не поймаешь. А что смеяться будут, так того не бойся. Лучше пусть над тобой посмеются, чем поплачут. От смеха-то ещё никто не умирал. Кроме тех, кто шутканул неудачно. Язык длинный, он до киллера доведёт. Или отрежут его, хорошо если только его. В гаремах нет плохих танцоров. Так что на шутку твою я не обиделся и забуду про это, вот сейчас прям и забуду. Это дураки только шутки запоминают. А умные они шутников помнят, а слово им не в обиду. Правильный человек не обиду глотает, а обидчика… Да чего я тебя учу. Расстроил ты меня. Крепко. Ладно, раз пошла такая пьянка — режь последний помидор. Не продаёшь картинку — ну и Бог с тобой. Давай тогда по-другому сделаем. Поменяй, — сменил тон Савва. — Махнем не глядя, как на фронте говорят. Вот на эту.
Он достал небольшую фотографию и протянул её почему-то Мстиславскому.
Гриша повертел картонку в руках. Постарался придать себе незаинтересованный вид, но не слишком в этом преуспел.
— Это что? — изумился он. — Подлинник?
— Обижа-а-а-а-ешь, начальник. Чисто. Без криминала, — заверил лысый. — Витебский период.
Гриша протянул карточку Юрьеву.
В стрелковом клубе повисла тишина. Даже за стенкой перестали стрелять.
— Вы понимаете, — сказал наконец Юрьев, — что всё это очень подозрительно? Если это правда, то это…
— Много? — Лысый почесал нос. — Чтобы вы понимали: не моё оно. Просто знаю чьё, и этот человек мне обязан. Крови на вещи нет. Если хотите, вообще ей заниматься не буду. Но если вы моему старичку пообещаете… — он щёлкнул пальцами, — и не обдерёте как липку, я и за вас шепну словечко. По разумной цене хозяин отдаст. Не тот богат, кто цены накручивает, а тот, кто сделки прокручивает. Не имей сто процентов, а имей сто клиентов. Вы поймите, — заговорил он с неожиданным жаром, — вам это картина. А старику — вся жизнь. Одну всего вещь он хочет. Не спит ночами, бедолага. Подумайте. А я пойду постреляю. Без стрельбы не проживёшь. Иной человек промахнётся — и понимает, что попал. А попадать-то лучше предупредительным, а не контрольным. В самое яблочко. Глазное. Кто у нас яблочки тырит, тот недалеко от яблоньки падает. Много ещё по жизни дурачков, что в очереди за смертью вперёд пролезть норовят, других локтями толкают. Таких люди хорошие вперёд пропускать должны. А вам всего доброго.
Лысый не стал дожидаться ответных любезностей, встал и ушёл.
— Н-да, — только и выдавил из себя Юрьев.
— Ну как, не заскучали? — раздался голос Зверобоева. Он быстро уселся на своё место с чашкой горячего кофе в руке.
— Интересные у вас знакомства, — заметил Юрьев. — Жесть какой уголовничек.
— Ну, он не сидел, — заметил Зверобоев. — Хотя мог. И полежать тоже мог. Но это было нецелесообразно.
— Для кого? — задал вопрос Юрьев.
— Для наших, — уточнил полковник. — А что до предложения его, то оно реальное. Конечно, придётся доплатить. Но будет дешевле, чем на Сотбисе, если туда вообще Шагал попадёт.
— А как же деньги, что в Гонконге? — спросил Юрьев. — Вдруг там что-то ещё осталось. Нам нужна картина! Хотя бы для того, чтобы номер счёта и то, что там ещё может быть скрыто, срисовать. И чтобы до нас никто вперёд эту информацию не получил! А то продадим картину, а бандю-ганы или Шкулявичюс пронюхают про золото и заполучат деньги, что от Колчака остались (если вдруг они и вправду существуют).