— Привет, Степан Сергеевич, это я. Посоветоваться надо, — кратко, насколько мог, обозначил просьбу о встрече Юрьев.
— Случилось чего?
— Случилось.
— Тогда приезжай-ка ты ко мне, дружище, сегодня часикам к шести.
— А охрана пропустит? — У банкира полегчало на сердце, и он позволил себе немного пошутить.
— Не уверен, но попробую с ней договориться, — со свойственным ему чувством юмора подхватил шутку полковник.
Настроение немного улучшилось. Конечно, если сегодня выяснится, что картину украл Шиля… Шкубля… в общем, этот старикан, то разговор будет уже не столь актуален. А если нет? У банкира было чувство, что он только что подстелил на то место, куда может упасть, тощий пучок соломки. Тощий, но всё-таки это лучше, чем ничего.
Неприятное чувство, однако, не отступало. Что-то ещё он упустил, кого-то забыл… Юрьев механически просматривал записную книжку телефона, фамилии мелькали перед глазами. Зверобоев… Урмансон… Хотулёв… Трошин… Взгляд зацепился за фамилии на «С». Сэйрус… Сутин… Степанов… Степаниди…
Степаниди! Ну конечно, Степаниди! Вот кто в теме!
Юрьев ткнул пальцем в номер. Несколько секунд — и в трубке раздался голос, низкий, густой, сильный, будто идущий под давлением, но при этом совершенно расслабленный:
— Степаниди на проводе.
Алексей Михайлович в тысячный раз усмехнулся этому старомодному приветствию.
— Георгий Константинович, рад вас слышать.
— Лёша, дорогой, ну мне тебя сколько раз надо просить, чтобы ты не звал меня по отчеству? Я ещё не старый дедушка. — Собеседник басовито хохотнул, при этом Юрьеву пришлось немного отодвинуть трубку от уха. — И к тому же люди, которые рядом с тобой, подумают, что ты звонишь духу маршала Жукова. А я не то чтобы он. Я даже наоборот. Я никого не убиваю, я устраиваю людям жизнь вечную. Причём заметь — в этом мире. У тебя кто-то желает удостоиться?
— Нет, другое. Дружище, надо бы с вами встретиться. Посоветоваться.
— Мы с каких таких радостей на «вы»? — театрально удивился Степаниди.
Юрьев улыбнулся. У собеседника на этом месте был пунктик. Он терпеть не мог неуважения к себе, но и не любил официальности в общении. Поэтому всегда раздражался, когда разговор начинался с «тыканья» и не по имени-отчеству, но и сколько-нибудь продолжительную беседу на «вы» и со всеми регалиями тоже не переносил. Друзья это знали и всегда начинали с «Георгия Константиновича» и почтительного «вы», а Степаниди предоставлял им возможность в удобный для него момент перейти на менее официальный стиль.
Судя по тому, что Степаниди не стал с этим тянуть, старый лев был в недурном настроении. Что было очень кстати.
— Извини, Георгий. Ты можешь выбраться прямо сейчас?
— Прам-пам-пам… — протянул голос в трубке. — Сейчас посмотрим…
— Мне нужно кое-что тебе рассказать. Это важно.
— Когда и где? — спросил собеседник просто, без театральности.
— Давай у тебя в «Победителе». Я доеду за полчасика.
— А часик у нас сейчас который, от которого половинку отнять надо? — поинтересовался собеседник.
— Половина четвёртого. По Москве, — добавил Юрьев, вовремя вспомнив ещё об одном пунктике Степаниди.
— Я с утра до одиннадцати не пью, — вздохнул собеседник.
Степаниди всё пересчитывал на нью-йоркское время. Эту привычку он завёл, когда много ездил по миру вообще и по Америке в особенности. И хотя в последние годы он почти не выезжал из Москвы, привычки свои он менять не собирался. Как объяснял сам фотограф, нью-йоркское время наиболее импонировало его творческому ритму. Утро — состояние души, а не время суток. Поэтому он, в частности, считал себя ранней пташкой, что встаёт в семь утра, хотя реально спал до трёх.
— Может, вина? — предложил Юрьев. Он помнил, что Степаниди считает вино чем-то вроде прохладительного напитка и пьёт его в любое время.
— Ты же сказал — разговор важный? — уточнил Степаниди. — Или всё-таки серьёзный?
— Важный, — подтвердил Юрьев. Степаниди называл «серьёзными» только переговоры с заказчиками.
— Тогда какое же вино? А пить до одиннадцати грешно и аморально. Хотя ладно, пока туда-сюда, пока дойду, пока стол накроют… Идёт. Давай в четыре в «Победителе». До скорого.