В заключение программы Александр указал путь и методы действий, которые должны привести к успеху:
«В борьбе с революционерами правительство пользуется крайними мерами устрашения, поэтому и интеллигенция вынуждена была прибегнуть к форме борьбы, указанной правительством, то есть террору. Террор есть, таким образом, столкновение правительства и интеллигенции, у которой отнимается возможность мирного культурного воздействия на общественную жизнь. Террор должен действовать систематически и, дезорганизуя правительство, окажет огромное психологическое воздействие: он поднимет революционный дух народа... Фракция стоит за децентрализацию террористической борьбы: пусть волна красного террора разольется широко и по всей провинции, где система устрашения еще более нужна как протест против административного гнета».
После дебатов было признано, что бомба является наиболее эффективным средством для расправы с императором. Герасимов и Андреюшкин должны были осуществить этот акт возмездия. Полиции из вскрытого ими письма одного из членов фракции, удалось узнать о готовившемся заговоре. 1 марта министр внутренних дел граф Д. Толстой донес царю: «Вчера начальником Санкт-Петербургского секретного отделения получены агентурным путем сведения, что кружок злоумышленников намерен произвести в ближайшем будущем террористический акт и что для этого в распоряжении этих лиц имеются метательные снаряды, привезенные в Петербург готовыми «приезжим» из Харькова».
1 марта 1887 г. трое студентов, Осипанов, Андреюшкин и Генералов, были схвачены с бомбами на Невском проспекте. Откровенные показания арестованных одновременно с ними сигнальщиков (Канчера и Горкуна) позволило жандармам быстро выявить участников террористической организации и их руководителей.
Из показаний члена кружка, Е. И. Яковенко, на допросе: «Шевырев был инициатором, вдохновителем и собирателем кружка. Ульянов – его железной скрепой и цементом. Без Шевырева не было бы организации, без Ульянова не было бы события 1 марта, организация распалась бы, дело не было бы доведено до конца».
Всего было арестовано в первые же дни марта 25 человек, а позднее еще 49 человек. Суду были преданы 15 человек, а в отношении остальных дела были разрешены в административном порядке. Об аресте террористов в департаменте полиции немедленно составили доклад и за подписью графа Д.А.Толстого отправили царю
«Во избежание преувеличенных толков» граф Д.А.Толстой попросил у государя разрешения напечатать особое извещение, На докладе царь написал свою резолюцию: «Совершенно одобряю и вообще желательно не придавать слишком большого значения этим арестам. По-моему, лучше было бы, узнавши от них все, что только возможно, не придавать их суду, а просто без всякого шума отправить в Шлиссельбургскую крепость - это самое сильное и неприятное наказание. Александр».
На другой день шеф жандармов представил проект правительственного сообщения: «1 сего марта на Невском проспекте около 11 часов утра задержаны три студента Санкт-Петербургского университета, при коих по обыску найдены разрывные снаряды. Задержанные заявили, что они принадлежат к тайному преступному сообществу, а отобранные снаряды по осмотру их экспертом оказались заряженными динамитом и свинцовыми пулями, начиненными стрихнином». Такое сообщение Александр III признал «совершенно достаточным». Когда царю преподнесли «Программу террористической фракции партии “Народной Воли”», написанную Александром Ульяновым, царь отреагировал на нее возмущенно: «Это записка даже не сумасшедшего, а чистого идиота».
Семья Ульяновых была потрясена, узнав о постигшей беде, но надеялась на милость императора. Мария Александровна спешно выехала в столицу и подала 27 марта 1887 г. прошение на имя государя, Александра III.
«Горе и отчаяние матери дают мне смелость прибегнуть к Вашему Величеству, как единственной защите и помощи.
Милости, государь, прошу! Пощады и милости для детей моих.
Старший сын, Александр, окончивший гимназию с золотой медалью, получил золотую медаль и в университете. Дочь моя, Анна, успешно училась на Петербургских высших женских курсах. И вот, когда оставалось всего лишь месяца два до окончания ими полного курса учения, у меня вдруг не стало старшего сына и дочери...
Слез нет, чтобы выплакать горе. Слов нет, чтобы описать весь ужас моего положения.
Я видела дочь, говорила с нею. Я слишком хорошо знаю детей своих и из личных свиданий с дочерью убедилась в полной ее невиновности. Да, наконец, и директор департамента полиции еще 16 марта объявил мне, что дочь моя не скомпрометирована, так что тогда же предполагалось полное освобождение ее.
Но затем мне объявили, что для более полного следствия дочь моя не может быть освобождена и отдана мне на поруки, о чем я просила ввиду крайне слабого се здоровья и убийственно вредного влияния па нее заключения в физическом и моральном отношении.
О сыне я ничего не знаю. Мне объявили, что он содержится в крепости, отказали в свидании с ним и сказали, что я должна считать его совершенно погибшим для себя. Он был всегда глубоко предан интересам семьи и часто писал мне. Около года тому назад умер мой муж, бывший директором народных училищ Симбирской губернии. На моих руках осталось шесть человек детей, в том числе четверо малолетних. Это несчастие, совершенно неожиданно обрушившееся на мою седую голову, могло бы окончательно сразить меня, если б не та нравственная поддержка, которую я нашла в старшем сыне, обещавшем мне всяческую помощь и понимавшем критическое положение семьи без поддержки с его стороны.
Он был увлечен наукой до такой степени, что ради кабинетных занятий пренебрегал всякими развлечениями. В университете он был на лучшем счету.
Золотая медаль открывала ему дорогу па профессорскую кафедру, и нынешний учебный год он усиленно работал в зоологическом кабинете университета, подготовляя магистерскую диссертацию, чтобы скорее выйти на самостоятельный путь и быть опорой семьи.
О, государь! Умоляю — пощадите детей моих! Нет сил перенести этого горя, и нет на свете горя такого лютого и жестокого, как мое горе! Сжальтесь над моей несчастной старостью! Возвратите мне детей моих!
Если у сына моего случайно отуманился рассудок и чувство, если в его душу закрались преступные замыслы, государь, я исправлю его: я вновь воскрешу в душе его те лучшие человеческие чувства и побуждения, которыми он так недавно еще жил!
Я свято верю в силу материнской любви и сыновней его преданности и ни минуты не сомневаюсь, что я в состоянии сделать из моего несовершеннолетнего еще сына честного члена русской семьи.
Милости, государь, прошу милости!..
Мария Ульянова.
30 марта государь наложил на прошении следующую резолюцию: «Мне кажется желательным дать ей свидание с сыном, чтобы она убедилась, что это за личность - ее милейший сынок, и показать ей показания ее сына, чтобы она видела, каких он убеждений». В тот же день министр внутренних дел граф Д.А. Толстой направил распоряжение директору департамента полиции Дурново: «Нужно попытаться воспользоваться разрешенным государем Ульяновой свиданием с сыном, чтобы она уговорила его дать откровенное показание, в особенности о том, кто кроме студентов устроил все это дело. Мне кажется, это могло бы удаться, если б подействовать поискуснее на мать».
Анна в своих воспоминаниях, основанных на тридцатилетней давности рассказе матери, представила ее свидание с Александром в тюрьме таким образом:
«Когда мать пришла к нему на первое свидание, он плакал и обнимал ее колени, прося ее простить его за причиняемое им горе. Он говорил ей, что у него есть долг не только перед семьей, и, рисуя ей бесправное, задавленное положение родины, указывал, что долг каждого честного человека бороться за освобождение ее.
«Да, но эти средства так ужасны»
«Что же делать, если других нет, мама», — ответил он.— «Надо примириться, мама»».