Мне нужно посмотреть, не только ли я пропустил знаки. Если бы я был настолько ослеплен веснушками с коричной пылью на ее щеках или формой губ в виде изогнутой дуги купидона, настолько отвлечен нашей связью, что у меня даже не было возможности почувствовать ее ложь.
У них непредвзятое видение ее.
Они не разделяют связи, которую я имел с ней, и, возможно, этого будет достаточно, чтобы они поняли, действительно ли она говорит правду или играет с нами.
Играет со мной.
Она рассказывает им все о Каине. О ее отце. И когда она доходит до той части своего детства, эта боль возвращается.
— Печальная история, правда, — Тэтчер говорит первым, поправляя очки и садясь на край белой кровати. — Но грусть не означает, что я должен тебе верить. Это может быть одна большая паутина, которую ты плетешь, поэтому мы тебе доверяем, и, хотя у моих друзей, к их большому несогласию, есть сердца… — он делает паузу. — У меня нет.
Сэйдж стоит во весь рост. Сильная. Непоколебимая, даже когда Тэтчер пытается ее расспросить.
— Я говорю вам не из жалости или потому, что все это грустно. Мне не нужно этого ни от кого из вас, — она обязательно смотрит на меня в последнюю очередь после того, как говорит это. — Я говорю вам, чтобы помочь. Таким образом, мы все можем получить то, что мы хотим в конце всего. Правосудие для моей сестры.
— Зачем нам помогать? Почему бы тебе просто не согласиться на сделку, не выдать нас и не поджать хвост?
Это вопрос, который волнует всех нас. То о чем я думал с тех пор, как она мне все рассказала. Мы не были друзьями в старшей школе, и она всегда выражала свое отвращение к нам и нашей анархии.
— Из-за Рози, — она вздыхает. — Она видела что-то в каждом из вас, даже если вы пытались закопать это глубоко. Даже если я сама этого не вижу. Она была хороша в этом, видя вещи под обломками. Она сделала это со мной, и неудивительно, что она сделала это с вами. Несколько раз она просила меня увидеть эти вещи своими глазами, но я игнорировала ее. Я слушала, что говорил город и его дерьмовые люди вместо того, чтобы увидеть все своими глазами. Я здесь не для того, чтобы быть вашим другом или связывать вас узами. Я здесь, потому что она хотела бы этого, и я обязана это сделать. Я должна ей возместить ущерб, которого она заслуживает, и я должна защитить тех, о ком она заботилась, и это ты. Вы все.
Жало воспоминаний острое.
Он вибрирует в воздухе, разрезая каждого из нас по-своему. Память о Розмари жива и дышит в комнате. Ее энергия, ее присутствие, вот почему мы все это делаем. Потому что это гребаное преступление, что эта энергия была взята с этой планеты.
Одна из последних хороших вещей в этом больном, искривленном мире, исчезнувшая в мгновение ока.
Я смотрю на ее сестру, ее остекленевшие глаза и прямую спину, которая стоит так крепко, хотя я вижу, как сильно она хочет развалиться. И у меня трясутся руки, потому что хотят поймать ее. Я хочу это отрицать, но не могу.
Я отчаянно хочу снова увидеть девушку под маской. Чтобы снять эти затвердевшие слои и погрузиться в нее.
Но я не могу.
Не прямо сейчас.
— Каин должен уйти, — говорю я. — Я хочу, чтобы он умер.
— И тебе нужно оставаться защищенной до тех пор, — добавляет Сайлас, глядя дырой в лицо Сэйджа.
Моя челюсть сжимается. Сайласу не нужно защищать ее. Он не ее защитник.
— Мне не нужно, чтобы кто-то защищал меня. Я могу справиться с Каином. Вовлечение его только нагреет вас больше, чем необходимо.
Тэтчер встает.
— Если будет кровь, рассчитывайте на меня.
Моя кровь начинает кипеть. Спокойствие, когда-то охватившее меня, растворяется. Моя ярость начинает проявляться, моя потребность наказать. Все способы, которыми я мог сломить его, начинают просачиваться в мой разум.
— Сейчас мы не делаем ничего иррационального, — вмешивается Алистер, делая то, что он делает — контролирует. — Я не говорю, что это не должно произойти. Нам просто нужно убедиться, что мы идем к этому с ясной головой и не подпитываемся нашими эмоциями.
Его темные глаза метнулись ко мне.
Именно в этот момент я понимаю, как глубоко я запутался в собственном дерьме. Потому что хоть Алистер и прав, я не хочу его слушать. Даже если мне придется преследовать эту мразь в одиночку, я это сделаю. Даже если я не хочу, даже если они мне нужны.
Я буду мучить это жалкое оправдание человека, пока он не станет плакать по своей матери и умолять меня о милости к смерти.