Я пережила все эти травмирующие вещи, и все же этот весенний обед в честь моего отца кажется мне последней каплей.
— Сэйдж, — слышу я, готовясь к очередному скучному разговору с другим человеком, которого не волнует ни одно слово, которое я скажу.
То же самое для каждой новой группы людей.
Как дела?
Как к вам относятся в колледже? В чем вы специализируетесь?
Некоторые из них вставляют шутку, которую они считают оригинальной, о том, что колледж — это лучшие годы вашей жизни. Отец время от времени хвалил меня за успехи в учебе и говорил о том, каким светлым будет мое будущее.
Но я вижу в их глазах то, что они на самом деле хотят у меня спросить. Им все равно на все это.
Они хотят знать, здорова ли я психически, как я отношусь к исчезновению Рози, как потеря моей матери повлияла на меня как на женщину. Я могу их читать; они тонкие как бумага в этом свете. Но вместо того, чтобы на самом деле спросить меня, они молчат, ожидая, чтобы сделать свои собственные выводы, когда я уйду.
Я моргаю, поворачиваю голову и вижу Коннера Годфри, моего школьного психолога, стоящего рядом со мной с улыбкой на лице и бокалом шампанского.
— Ты выглядишь несчастной, и я подумал, что это может помочь.
— Спасибо, — просто говорю я, прижимая край бокала с шампанским к губам.
Посещение этого нелепого мероприятия было не моей идеей. Это было условием, когда я разговаривала с Каином в церкви. Я не узнала никакой новой информации, и, чтобы оставаться в его благосклонности, я должна была появиться, надеть что-нибудь красивое и сыграть роль поддерживающей дочери.
— Я не знала, что вы дружите с моим отцом, — говорю я, завязывая разговор, не желая ничего догадывать о нем, но также не понимая, почему он здесь. Насколько мне известно о нем, он спокойно живет с женой и двумя детьми, переехав сюда всего несколько лет назад.
— Мы поболтали мимоходом. Мы со Стивеном вместе учились в аспирантуре, — говорит он, очаровательно улыбаясь. — Он фактически устроил меня на работу в Холлоу Хайтс. Я не происходил из семьи с таким богатством.
— Я бы никогда не подумала, что с фамилией Годфри.
— Я слышу это чаще, чем ты думаешь.
Не в силах остановить себя и не заботясь ни о чем, я высказываю свое мнение.
— Стивен всегда был напыщенным мудаком? — я смотрю на него, наблюдая, как он сохраняет улыбку на лице и хихикает.
— Он всегда был… — он на мгновение задумывается. — Ведомый. Но нет, были времена, веришь или нет, что он натыкался на нашу общую квартиру пьяным в мочу. Но его отец был очень строг с ним в отношении того, чтобы взять на себя семейный бизнес. Я думаю, что за эти годы он только что сделал то, к чему мы все стремимся, — заставил наших родителей гордиться.
Он прав. Я не верю, что Стивен способен на что-то, кроме самообладания и дисциплины. Однако, похоже, он передал эту традицию своему сыну, превратив его в другого мужчину, подпитываемого ядовитой мужественностью и властью.
— Не все к этому стремятся, — честно говорю я. — Иногда наоборот.
У меня нет причин лгать или поддерживать имидж. И хотя я не стала бы бегать и кричать, что мой отец замешан в махинациях с целью сексуальной эксплуатации и является причиной смерти моей сестры, чтобы защитить Рука, я не буду притворяться, что он мне нравится. Уже нет.
Это заставляет его задуматься на секунду, прежде чем кивнуть, принимая мой ответ и принимая его намного лучше, чем кто-либо другой.
— У всех нас есть что-то, что движет нами, и неважно, что это такое, главное, чтобы в итоге это сделало нас лучше.
— Это хороший совет. Вы когда-нибудь думали о том, чтобы стать консультантом? — я приподнимаю бровь, ухмыляясь, и он ухмыляется, демонстрируя свою белоснежную улыбку.
Я могу не знать полностью, кто я и чего я хочу для себя — я не думаю, что это больше важно, потому что мы должны расти, меняться, исцеляться, — но я знаю, что мной движет.
Чтобы я никогда не стала такой, как они, все те люди, которые меня окружают. Я отказалась стать той, кем они хотят, чтобы я была. Я никогда больше не позволю никому пытаться слепить из меня образ, который они себе представляют.
И это кажется гораздо более важным, чем незнание того, кто я такая.
— Вот ты где, — слышу я голос отца. — Моя прекрасная дочь. Я купил это платье для тебя в Париже на твое шестнадцатилетие, не так ли?
Я бросаю взгляд на черное шифоновое платье в стиле Хепберн. Оно тает на мне, потому что было сшито специально для моего тела, а также из-за жары, вызванной пребыванием на улице весь день. Я знала, что длинные рукава заставят меня потеть, но я полагаю, что, когда о коротких рукавах и тонких бретелях не может быть и речи, ты выкручиваешься так, как можешь.