Коридоры пусты, ученики уже сидят за партами на занятиях, оставив меня наедине с голосом.
Обычно я бы продолжал идти, ходил на занятия и начинал все сначала. Продолжаю свой день, как будто его никогда и не было.
Но что-то в мягком, но твердом тоне заставляет мое ухо прислушаться к знакомому голосу.
Я иду к нему до конца зала. Моя рука осторожно прижимается к двери актового зала. Эти старые ублюдки скрипят, когда на них дышишь.
Несколько рядов пустых сидений из красной ткани заполняют зал. Все огни, которые обычно освещают сцену, выключены, кроме одного единственного луча.
Он светит с балкона на темную деревянную сцену, не позволяя видеть ничего, кроме того, что падает на свет в любом направлении.
Есть только она.
Она стоит одна, только она и свет, в этой клетчатой школьной юбке, из-за которой ее ноги выглядят так, будто они путешествуют на многие мили.
Я тихонько проскальзываю на одно из задних сидений, откидываюсь назад и вытаскиваю из-за уха только что скрученный косяк. Я использую спичку, чтобы зажечь ее, убедившись, что мои движения не беспокоят эту маленькую актрису.
— Гах, я почти забыла, какой ты сильный, Джон Проктор! — уверенно говорит она, ее глаза широко раскрыты и мечтательны, как у влюбленной женщины.
Назвать ее хорошей актрисой было бы преуменьшением, потому что я думал, что Сэйдж Донахью не может выглядеть настолько непринужденно.
Она делает паузу, пока ее воображаемый партнер по фильму произносит свою фразу, прежде чем ее тело смещается, и она продолжает.
— Ох, она просто как-то сглупила, — хихикает она. Буквально, черт возьми, хихикает.
Дым скатывается с моих губ, когда я смотрю, как она движется по сцене. Позолота, как будто она была лебедем, рожденным на воде.
Изящная, спокойная.
Это почти заставляет меня забыть, что она сказала в последний раз, когда мы разговаривали, или как я был близок к тому, чтобы показать ей, каково это на самом деле — разозлить меня.
— О, шикарно, — она машет рукой, приближаясь к мужчине, с которым, как я полагаю, разговаривает. Злость в ее языке тела заставляет меня ухмыляться. — Мы танцевали прошлой ночью в лесу, и мой дядя прыгнул на нас. Она испугалась, вот и все.
Она бормочет следующие несколько строк, как свою, так и своего напарника, расхаживая взад и вперед в свете прожекторов, как будто что-то растет внутри нее.
Я не из тех, кто интересуется вещами, которые меня не волнуют, но что-то в том, насколько реальной она там выглядит, меня чертовски бесит.
— Она очерняет мое имя в деревне! — она произносит слова так, как будто поклялась. — Она лжет обо мне! Она холодная, сопливая женщина, а ты… — она нахмурила брови, печаль подкралась к горлу. — Ты склоняешься перед ней!
Я ненавижу театр, и думаю, что был в нем, может быть, дважды, но мало что могло бы сдвинуть меня с этого места.
Она агрессивно качает головой, как будто ее напарник сказал что-то, чего она не могла вынести. Я наклоняюсь вперед на своем сиденье, щурясь, когда вижу слезы, блестящие на ее бледном лице.
— Я ищу Джона Проктора, который пробудил меня ото сна и вложил знание в мое сердце! Я никогда не знала, что такое притворство Салема, я никогда не знала уроков лжи, которые мне преподали все эти христианские женщины и их мужчины, заключившие завет! — выплевывает она, ее голос шипит от эмоций, как у женщины, испытывающей боль.
— Ты любил меня, Джон Проктор, — она подходит ближе к авансцене, умоляя взглядом, даже не говоря ни слова. — И какой бы это ни был грех, ты все еще любишь меня!
Я вдыхаю, дым пытается вызвать кашель, но я сдерживаю его, прижимая косяк к губам и поднимая руки.
— Браво! — я кричу, медленно хлопая в ладоши, эхом разнося звук по комнате, которая в остальном наполнена тишиной. — Какое выступление!
Она замирает, застигнутая врасплох тем, что она не королева пчел, единственным человеком, которым она не может командовать.
Я вскакиваю с сиденья и тяжелыми шагами иду по проходу к передней части сцены.
— Что это было? — я упираюсь руками в сцену, подпрыгивая так, что стою в тени, а она продолжает пялиться на меня из прожектора. — Ромео и Джульетта?
Ей нужно время, чтобы понять, что происходит. Ранимая девушка, которая, казалось, наслаждалась этой сценой, отступает, и появляется ее защитник. Мы все становимся чем-то страшным, чтобы защитить себя и тех, кого любим.
Я вижу ее маску. И я устал от того, что она держит ее, когда рядом со мной.