Теперь затронем вопрос психологического свойства. Может, сталинский консерватизм был проявлением трусости? Но ведь когда Сталин отказался организовывать вооружённое восстание, он не сидел дома и не скрывался по конспиративным квартирам. В день 24 октября Сталин был на своём рабочем месте, в редакции газеты «Рабочий путь», которую возглавлял по заданию партии. Редакцию никто не охранял, и, позвольте спросить, кто рисковал больше — Сталин или члены ЦК, находящиеся в Смольном, который был напичкан вооружёнными солдатами, матросами и рабочими? Характерно, что Зиновьев, патологический паникёр, «отважно» предложил участникам заседания принять специальную резолюцию, обязав себя не покидать Смольный. И эту резолюцию «героически» приняли…
Здесь вообще по-особому встаёт вопрос о личной храбрости Сталина. Надо отдавать отчёт, что «нереволюционность» Сталина и «консерватизм» вовсе не были следствием какой-либо трусости. Д. Волкогонов называет Сталина «патологическим трусом», но это полный абсурд. Сталин активно участвовал в вооружённых экспроприациях, шесть раз бежал из ссылки. Личную охрану он получил только в 1930 году — специальным решением Политбюро. А Ленин с его «планов громадьем» особой личной храбростью похвастаться не смог бы. Вот рассказ участницы революционного движения Т. Алексинской о поведении Ленина во время социал-демократического митинга близ Петербурга: «Когда раздался крик: «Казаки!», он первый бросился бежать. Я смотрела ему вслед. Он перепрыгнул через барьер, котелок упал с его головы… С падением этого нелепого котелка в моём воображении упал сам Ленин. Почему? Не знаю!.. Его бегство с упавшим котелком как-то не вяжется с Буревестником и Стенькой Разиным. Остальные участники митинга не последовали примеру Ленина. Оставаясь на местах, они… вступали в переговоры с казаками. Бежал один Ленин».
Сравнивая поведение Ленина и Сталина, социальный психолог Д.В. Колесов замечает: «Дело в том, что смелость мысли (и планов) и личная смелость — далеко не одно и то же. Ленин, безусловно, был намного смелее всех своих соратников в новизне и масштабности планов… Но зато как частное лицо он был осторожен, законопослушен, добропорядочен… Напротив, Сталин в молодости — смелый и даже дерзкий… умевший поддерживать хорошие отношения с уголовным миром, в политических вопросах был много умереннее и традиционнее Ленина».
Сталин гибко сочетал решимость и осторожность, радикализм и консерватизм, прагматизм и идейность. Нельзя сказать, чтобы он отрицал необходимость революции вообще. Иосиф Виссарионович признавал революцию, но не как цель. И даже не как средство улучшения общества. Точнее сказать так — само улучшение общества рассматривалось им в качестве средства усиления страны, государственности, улучшения жизни народа. Один их ближайших соратников Тито, М. Джилас, писал по этому поводу: «В связи с тем что Москва в самые решительные моменты отказывалась от поддержки китайской, испанской, а во многом и югославской революции, не без оснований преобладало мнение, что Сталин был вообще против революций. Между тем это не совсем верно. Он был против революции лишь в той мере, в какой она выходила за пределы интересов советского государства…»
Немного теории
Постараемся разобраться со спецификой сталинского отношения к революции. Революцию, как и любое явление в природе и обществе, надо рассматривать с точки зрения диалектики, науки о развитии. Всё в мире противоречиво, двойственно. Как и всякая другая вещь, революция несёт в себе свою же собственную противоположность, которая по мере развития процесса активно на него влияет, усиливается и в конечном счёте приводит к созданию некоего гибрида. Возникает контр-революция (именно так — через дефис), характеризующаяся причудливым сочетанием «старого» и «нового». Причём соотношение этих начал может быть самым разным. Порой происходит так, что революция уже как бы начинает работать против самой себя, используя некие новые социальные и политические технологии, родившиеся на начальном этапе процесса. Наиболее известные примеры — канцлерство Оливера Кромвеля, империя Наполеона Бонапарта, диктатура Иосифа Сталина. Во всех трёх случаях имело место наращивание контрреволюционных процессов по мере развития самой революции.