— Движется? — спросил он.
— Пишу нечто сногсшибательное, — ответил я, протянув ему пачку бумаги, которую три месяца назад передал мне носильщик-кубинец.
Поставив поднос, он жадно всмотрелся в них — и понял, что это всего лишь чистые листы.
— Вы ничего не написали? За три недели, что вы здесь живете, вы ничего не написали?
Я взорвался:
— Да, ничего! Ничего! Ничего стоящего! Одни идеи для скверного романа!
— Бог ты мой, Маркус, а что же вы хотите написать, разве не роман?
Я не думал ни секунды:
— Шедевр! Я хочу написать шедевр!
— Шедевр?
— Да. Я хочу написать великий роман, с великими идеями! Я хочу написать книгу, которая оставит след в умах.
Гарри с минуту смотрел на меня, а потом расхохотался:
— Маркус, ваше запредельное тщеславие мне осточертело. Вы будете очень большим писателем, я это знаю, я в этом уверен с тех пор, как познакомился с вами. Но, если хотите знать, ваша проблема в том, что вы слишком спешите! Вам лет сколько?
— Тридцать.
— Тридцать лет, а вы уже хотите быть Солом Беллоу и Артуром Миллером в одном флаконе? Слава придет, не торопитесь. Мне вот шестьдесят семь, и я в ужасе: время, знаете ли, летит быстро, и с каждым прошедшим годом их остается все меньше, и ни одного не вернешь. Вы что думаете, Маркус? Что возьмете и родите вторую книжку просто так? Карьера строится постепенно, старина. А чтобы написать великий роман, великих идей не нужно: просто будьте самим собой, и все у вас получится, тут я спокоен. Я двадцать пять лет преподаю литературу, целых двадцать пять лет, и человека более талантливого до сих пор не встречал.
— Спасибо.
— Не стоит благодарности, это чистая правда. Только нечего тут лить крокодиловы слезы, что вы еще до сих пор не нобелевский лауреат, черт возьми… Тридцать лет… Фу-ты ну-ты, и тоже туда же, великие романы… Нобелевской премии по кретинизму — вот чего вы заслуживаете.
— Но как у вас получилось, Гарри? Ваша книга 1976 года, «Истоки зла», — это же шедевр! А это была всего лишь вторая ваша книга… Что вы такое сделали? Как пишут шедевры?
Он грустно улыбнулся:
— Маркус, шедевры не пишутся. Они существуют сами по себе. И потом, знаете, для многих я так в итоге и остался автором одной-единственной книги… В смысле, что ни одна из следующих не имела такого же успеха. Когда говорят обо мне, сразу вспоминают «Истоки зла», и почти всегда только их. А это грустно; думаю, если бы мне в тридцать лет сказали, что я достиг вершины своей карьеры, я бы точно утопился в океане. Не надо слишком спешить.
— Вы сожалеете об этой книге?
— Может быть… Немного… Не знаю… Не люблю сожалений: они означают, что мы не принимаем себя такими, какими мы были.
— Ну а мне что теперь делать?
— То, что у вас всегда выходило лучше всего — писать. И если позволите, Маркус, я дам вам совет: не делайте, как я. Знаете, мы с вами невероятно похожи, так вот заклинаю вас: не повторяйте моих ошибок.
— Каких ошибок?
— Я тоже, когда приехал сюда летом семьдесят пятого, непременно хотел написать великий роман, я был одержим этой идеей и желанием стать великим писателем.
— И вы им стали…
— Вы не понимаете; конечно, сегодня я, как вы говорите, великий писатель, но в этом громадном доме я живу один. Моя жизнь пуста, Маркус. Не делайте, как я… Не давайте тщеславию вас пожрать. Иначе ваше сердце будет одиноким, а перо печальным. Почему у вас нет подружки?
— У меня нет подружки, потому что мне никто не нравится по-настоящему.
— А по-моему, дело в том, что вы и трахаетесь, как пишете: либо восторг и экстаз, либо ничего. Найдите себе кого-нибудь достойного и дайте ей шанс. И с книгой так же: дайте шанс себе самому. Дайте шанс своей жизни! Знаете, какое мое главное занятие? Кормить чаек. Видели, у меня на кухне стоит железная коробка с надписью «На память о Рокленде, Мэн»? Я туда складываю засохший хлеб и кидаю его чайкам. Вы не должны все время писать…
Несмотря на советы, которыми пытался меня снабдить Гарри, я был весь поглощен мыслью о том, каким образом он в моем возрасте пережил ту вспышку, то гениальное озарение, что позволило ему написать «Истоки зла». Вопрос этот неотступно преследовал меня, а поскольку Гарри отдал мне свой кабинет, я позволил себе слегка там порыться. Мне и в голову не могло прийти, что я найду. Все началось с того, что в поисках ручки я открыл один из ящиков стола и обнаружил тетрадь и несколько отдельных листков с записями — черновики Гарри. Я пришел в необычайное возбуждение: мне неожиданно представлялся случай понять, как Гарри работал, много ли зачеркиваний было в его тетрадях, или его гений изливался сам собой. Не довольствуясь находкой, я стал обшаривать его библиотеку в поисках других тетрадей. Для полной свободы действий приходилось дожидаться, чтобы Гарри отлучился из дому; между тем по четвергам он преподавал в Берроузе, уезжал рано утром и возвращался обычно совсем поздно. Вот так под вечер четверга 6 марта 2008 года и произошло событие, которое я решил немедленно забыть: я обнаружил, что Гарри в возрасте тридцати четырех лет состоял в любовной связи с пятнадцатилетней девочкой. Дело было в 1975 году.