Но Мария Кораль не дала мне договорить. Она отшвырнула от себя тарелки и столовые приборы, вскочила, опрокинув стул, посинев от негодования, дрожа от ярости. Даже в ночь накануне праздника Иоанна Крестителя, когда мы с ней поссорились, она не была в таком гневе.
— Я все поняла, можешь не продолжать. Почему я тебе поверила? Почему раз в жизни поверила мужчине?
Она заплакала и бросилась вон из столовой, но я схватил ее за руку.
— Да успокойся, дай мне договорить.
— Нет, не надо… Я все хорошо поняла, — прошипела она, глядя на меня с ненавистью. — Ты такой же, как Леппринсе… только у него есть деньги, а ты — нищий пигмей.
Она вырвалась из моих рук, вышла из комнаты, хлопнув дверью с такой силой, что показалось, будто взорвался снаряд, и заперлась у меня в комнате (ее дверь по-прежнему была сломана), отказываясь выйти оттуда, несмотря на все мои мольбы.
На следующий день я отправился на работу. Я шел, надеясь, что взрыв ярости Марии Кораль постепенно утихнет и мы окончательно решим все наши проблемы, как вдруг увидел лимузин Леппринсе, который проехал мимо меня в противоположном направлении. Я остановился и проводил его взглядом: он затормозил у подъезда моего дома, и из него вышло два человека, которых я тут же узнал, несмотря на довольно большое расстояние. Это были Леппринсе и Макс. Лимузин, управляемый шофером, развернулся и снова проехал мимо меня. Наших проблем больше не существовало; ибо проблемы перестают существовать, если они неразрешимы. А в данном случае вместо проблем существовала неотвратимая реальность. С разбитым сердцем продолжал я свой путь.
Возвратясь вечером домой, я не застал Марии Кораль. Я лег в постель, не поужинав, и курил одну сигарету за другой, пока не услышал шагов в прихожей. Судя по ее нетвердым шагам — Мария Кораль натыкалась на мебель и бесстыдно икала, — я понял, что она сильно пьяна. Лелея слабую надежду вернуть утраченное счастье хотя бы частично, я встал и направился к ней в комнату. Но дверь, починенная кем-то, была заперта на задвижку и не поддавалась. Я ласково позвал:
— Мария Кораль, открой, это я, Хавиер!
— Не пытайся войти, дорогой, — сказала она насмешливо и расхохоталась, — я здесь не одна.
Я побледнел. Неужели она говорит правду? А может быть, только делает вид? Я наклонился, чтобы заглянуть в замочную скважину, но кто-то сильно стукнул меня по спине. Я обернулся и увидел перед собой Макса: стоя посредине коридора, он направлял на меня дуло своего пистолета.
— Терпеть не могу шпионов! — прошипел он язвительно.
Я вернулся к себе в комнату и стал ждать. В течение нескольких часов, которые показались мне вечностью, в коридоре раздавались шаги Макса, в спальне — смех и болтовня Марии Кораль, а за стеной недовольное ворчание добропорядочных соседей. Потом я уловил шум в прихожей. Я представил себе раздетую жену, которая провожала любовника на лестничной площадке… Наконец сон одолел меня и мне приснился Вальядолид и отец, который провожает меня маленького первый раз в школу.
Со следующего дня жизнь наша потекла так же, как до памятной ночи накануне праздника Иоанна Крестителя, с той лишь разницей, что теперь мы вели себя, словно актеры на сцене театра, без смены декораций, разыгрывая друг перед другом спектакль, фальшь которого была совершенно очевидна. Первые две недели эти позорные сцены продолжались довольно часто, хотя я больше не сталкивался с Максом. И они, и я действовали очень осмотрительно в этом смысле. Но постепенно попойки становились реже, не такими продолжительными и бурными, пока, наконец, не свелись к одному разу в неделю; Леппринсе явно сдавал. Я почти ежедневно навещал Долоретас, нередко засиживаясь у нее допоздна, отчасти потому, что хотел быть подальше от трагического фарса, который разыгрывался у меня в доме, а отчасти потому, что мои беды в сравнении с ее несчастьями казались мне не такими уж страшными. Так длилось все лето, до середины сентября, пока вдруг однажды все не изменилось.
Поздно вечером я возвращался домой, предчувствуя, что меня ждет какая-то неожиданность. И не ошибся. Дверь в квартиру оказалась не запертой на ключ. Я решил, что Мария Кораль вернулась раньше обычного, и окликнул ее из передней. Никто не отозвался. В столовой горел свет, и я направился туда. Каково же было мое изумление, когда я увидел там Леппринсе. Он выглядел усталым, даже больным. На лице его залегли глубокие морщины, глаза ввалились.