Выбрать главу

Арестованных посадили под замок в сарай, а на следующий день патруль фон Швердтнера прибыл в Туховежи и опознал Власова (по портрету в газете), кстати, подметив его некоторое сходство с умершим Виноградовым. Староста за выдачу Власова получил от немецкого командования 18-й армии корову, 10 пачек махорки, две бутылки тминной водки и почётную грамоту. Конечно, Власов мог при аресте застрелиться - советского человека партия учила безразлично относиться и к собственной, и к чужой жизни. Но к июлю 1942 г. в немецком плену оказались более 70 генералов Красной армии. Подавляющее большинство из них могли застрелиться при пленении, но по странному стечению обстоятельств не застрелились, включая генералов, чья судьба традиционно противопоставляется судьбе Власова: Д.М. Карбышева, М.Ф. Лукина, П.Г. Понеделина и др. Им почему-то никто не ставит в вину отсутствие попытки самоубийства. Те же, кто до сих пор укоряют Власова несостоявшимся самоубийством, пусть попробуют поставить себя на его место.

В. Рыжов полагает, что в плену Власов поддался искушению, променяв концлагерь на “комфортный особняк в Берлине”, но подобное суждение лукаво. Власов сидел не в концлагере, а в лагере военнопленных - между этими понятиями существовала принципиальная разница. С пленными полковниками и генералами Красной армии обращались несравнимо лучше, чем с рядовыми бойцами и младшими командирами, тем более что страшная для военнопленных по уровню смертности зима 1941-1942 гг. осталась в прошлом. Из 83 пленных генералов, комбригов и командиров, чьи звания к таковым можно приравнять, от голода, лишений, последствий полученных ранений и болезней в немецком плену умерли всего 9 человек - меньше 8%! Власов был физически крепок, здоров, комфортом не избалован. Он имел все шансы сохранить в плену жизнь и, возвратившись после войны на родину, занять тёплую номенклатурную должность начальника кафедры в каком-нибудь вузе. Так произошло с генералами И.И. Алексеевым, И.М. Антюфеевым, И.П. Бикжановым, М.Д. Борисовым, К.Л. Добросердовым, А.С. Зотовым, И.А. Корниловым, И.И. Мельниковым, М.Г. Снеговым и другими, ничем не скомпрометировавшими себя перед режимом. Так могло произойти и с командующим 2-й Ударной армией.

Власов же, подписывая после долгих размышлений первое антисталинское заявление, прекрасно понимал, что меняет лагерный барак… не на “комфортный особняк”, а на петлю во дворе Бутырской тюрьмы. Не было у него и иллюзий относительно возможной участи родных и близких, оставшихся в СССР. Лишним подтверждением тому могут служить малоизвестные слова генерал-лейтенанта М.Ф. Лукина, которыми бывший командующий 19-й армией отчасти мотивировал собственное нежелание участвовать во Власовском движении: “Я знаю, что меня ждёт на Родине: пенсия и скромный домик, где я как калека мог бы дожить свою жизнь”. И как бы к Власову и его поступку ни относиться, нельзя не признать очевидного: вполне благополучный, успешный советский генерал, обласканный Системой и вождём, сознательно отказался “от пенсии и скромного домика” во имя призрачной, почти неосуществимой возможности стать во главе антисталинского движения. Вот этого серьёзного обстоятельства в судьбе генерала В. Рыжов либо не видит, либо не принимает во внимание.

Конечно, бесспорно, генерал Власов совершил государственную измену, согласившись возглавить антисталинский Комитет. Однако изменил Власов государству, систематически истреблявшему миллионы собственных граждан, лишившему их прав состояния и собственности, наконец, сознательно отказавшемуся защищать права своих военнопленных. Почему, в таком случае, военнопленные были обязаны сохранять гражданскую лояльность подобному государству? Аналогичный поступок в советском плену совершил командир LI армейского корпуса 6-й армии Вермахта генерал артиллерии Вальтер фон Зейдлиц-Курцбах, ставший в 1943 г. одним из руководителей антинацистских Союза немецких офицеров (СНО) и Национального комитета “Свободная Германия” (НКСГ). В Западной Германии в 1956 г. генерал Зейдлиц был реабилитирован, он считается героем, так как “руководствовался в своей деятельности преимущественно враждебным отношением к национал-социализму”. Хотя, заметим, масштаб преступлений, совершённых нацистами по отношению к немецкому народу, не идёт ни в какое сравнение с масштабом преступлений, совершённых партийной номенклатурой РКП(б) - ВКП(б) по отношению к русскому народу и другим народам России.

Зейдлиц был лишь травмирован судьбой десятков тысяч солдат и офицеров 6-й армии, обречённых Гитлером на смерть в Сталинграде и в последующем советском плену. А Власов и те, кто пошёл за ним, могли предъявить Сталину и партии гораздо более страшные обвинения, помимо бездарно погубленных армий в 1941-1942 гг. Наиболее серьёзным упущением В. Рыжова нам представляется и тот факт, что феномен судьбы Власова и его обречённого движения он рассматривает вне контекста эпохи и предыдущих десятилетий истории советского государства. Напомню читателям, что размах террора, развязанного в 30-е гг. партийно-чекистской номенклатурой против собственного народа, вряд ли имеет аналоги в истории. Например, только по официальным данным, в 1932-1940 гг. в местах спецпоселений от нечеловеческих условий существования и каторжного труда умерло 1,8 млн раскулаченных крестьян. Жертвы организованного властью после коллективизации голода 1932-1933 гг. на Дону и Кубани, в Казахстане, Молдавии, Поволжье, на Украине составили не менее 7,5-8 млн человек. Только в 1936-1938 гг. в СССР органы НКВД арестовали 1 420 711 человек, из которых 678 407 были приговорены к расстрелу. В 1917-1941 гг. большевики уничтожили 134 тыс. клириков Российской православной церкви. Какой ещё народ пережил что-то подобное?! Нетрудно представить, что беспрецедентные социальные коллизии неизбежно должны были привести к массовому сотрудничеству части населения и военнопленных с противником в условиях большой войны. И не с этим ли печальным обстоятельством в первую очередь связан тот факт, что в 1941-1945 гг. на стороне германских вооружённых сил несли военную службу примерно 1,1 млн граждан СССР? А ведь это означает, что примерно каждый 17-й военнослужащий на стороне противника был нашим соотечественником. В этой связи появление на исторической сцене такой фигуры, как генерал Власов было в известной степени естественным событием, порождённым советской реальностью. Так что бессмысленно сводить к заурядному предательству поступок человека, совершенный по отношению к стране, находящейся фактически в состоянии Гражданской войны, никуда не исчезнувшем с началом войны Второй мировой.

Отдельные суждения В. Рыжова способны повергнуть в шок. Например: “Кого-то сотрудничество с КОНР, возможно, спасло от голодной смерти, но после войны почти все они оказались в северных лагерях”. Подобный тезис типичен не столько для историка, сколько для сформированных Коммунистической партией управленцев, десятилетия вдохновенно утверждавших: “Главное наше богатство - это люди”. Действительно, в Советском Союзе людей было столько, что ими можно было мостить бескрайние дороги и шоссе, оставлять сотнями тысяч в немецких “котлах”, использовать на воинских учениях с применением атомного оружия и так далее. Во-первых, не уточнённая Рыжовым абстрактная категория “кто-то”, составляла на деле сотни тысяч людей. Фактическое существование КОНР и деятельность Главного Гражданского управления КОНР имели неоценимое значение для реального улучшения зимой 1944-1945 гг. бытового положения советских военнопленных и остарбайтеров, от защиты прав которых правительство СССР полностью отказалось. По логике В. Рыжова никакого смысла оказанная этим людям помощь не имела, так как всё равно их ожидал сталинский ГУЛАГ. В. Рыжову для полноты картины осталось только посожалеть, что нацисты не уничтожили всех советских военнопленных и всех остарбайтеров - советским карательным органам было бы меньше хлопот после войны.