Атилио Борон
Правда о капиталистической демократии
Не так давно превознесение капиталистических демократий, как если бы они были венцом демократических чаяний, нашло легионы сторонников в Латинской Америке, где этот ритуал совершался с торжественностью, приличествующей куда более выдающимся достижениям человечества. Лишь сейчас, когда прошло более четверти века с начала процесса ре-демократизации Латинской Америки, пришло подходящее время для оценки её дефектов и невыполненных обещаний. Заслуживают ли капиталистические демократии так часто выражаемого им уважения? На этих страницах мы собираемся рассмотреть, что означает демократия, а затем на основе некоторых размышлений по поводу пределов демократизации в капиталистическом обществе, продолжить исследование эффективности «реальных демократий» 1 в Латинской Америке, пытаясь выйти за внешние проявления, мешающие обозреть их узкие рамки и ограничения.
Позвольте начать с формулы Линкольна - демократии как власти народа, волей народа и для народа. Сегодня это похоже на слова несломленного радикала, особенно в свете политической и идеологической инволюции, вызванной подъёмом неолиберализма в качестве официальной идеологии глобального капитализма. Задолго до этого демократия была отделена от самой своей сути, не говоря уже о поддержке людей. Линкольновская формула стала напоминанием опасной ностальгии по тому, что безвозвратно утеряно в прошлом. Её место заняла шумпетерианская формула, чьи плачевные последствия до сих пор отчётливо ощутимы в господствующих социальных науках. Шумпетерианский подход изображает демократию как набор правил и процедур, лишённых конкретного содержания дистрибутивной справедливости в обществе, игнорирует этическое и нормативное содержание демократии и пренебрегает идеей, что демократия должна быть важнейшим компонентом любого проекта организации «хорошего общества», а не простым средством администрирования и принятия решений.
Так Шумпетеру представлялось возможным «по-демократически» решить, пользуясь его собственным примером, нужно ли преследовать христиан, приговаривать ведьм к сожжению или уничтожать евреев. Демократия является всего лишь методом и, как любой метод, «не может быть целью в себе» 2 . По меньшей мере, в рамках этого подхода демократия превращается в набор процедур, не зависящих от целей и ценностей и сводится к чистой модели принятия решений на подобие тех, которые Питер Друкер предлагает для управления успешным капиталистическим предприятием. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что демократия заключает в себе нечто большее.
Сверх того, парадигма Шумпетера не берёт в расчёт конкретные исторические процессы, в результате которых появились «реальные демократии». Предлагая отбросить то, что он понимает под «классической теорией» демократии, Шумпетер создаёт по-идиотски оптимистичную и полностью нереальную картину исторической последовательности, повлёкшей за собой установление демократии в горстке государств 3 . Эпическая природа процесса создания демократического порядка была волнующе описана Алексисом де Токвилем, как «неизбежная революция, продвигающаяся от столетия к столетию через любые препятствия и даже сейчас, несущаяся вперёд через руины, её самой созданные» 4 . Это утверждение, как и многие другие подобные утверждения авторов, принадлежащих к классической традиции, схватывает бурный и травматический момент, присутствующий в установление демократического порядка даже в наиболее развитых, плюралистических и толерантных обществах.
Жестокие коннотации исторического процесса образования политических демократий полностью испаряются в пустом формализме шумпетерианской традиции. Именно по этой причине её наследники, такие как Гильермо О’Доннел и Филиппе Шмиттер предупреждают в каноническом для «транзитологии» тексте, что:
«Одной из предпосылок такого способа понимания перехода (к демократии) является то, что политическую демократию возможно и удобно установить без насильственной мобилизации масс и впечатляющего разрыва с исторической последовательностью. Почти всегда существует опасность насилия, и очень часто начинаются протесты, забастовки и демонстрации, однако как только избирается «революционный путь» или насилие начинает повторятся с заметной периодичностью и распространятся, благоприятная перспектива политической демократии решительно низводится на нет» 5 .
Это утверждение является столь же сильным, сколь и неверным. Есть ли такая страна, в которой завоевание демократии произошло в соответствии с выше указанными условиями? Баррингтон Мур писал, что без Славной революции в Англии, Французской революции и Гражданской войны в США (то есть событий, каждое из которых, было достаточно насильственным и кровопролитным эпизодом истории), было бы чрезвычайно сложно представить саму возможность существования демократии в этих странах 6 . Возможно ли представить себе, что рабовладельческое общество на американском Юге или английская и французская аристократии инициируют демократические договорённости? Можно ли даже помыслить демократизацию в этих странах без радикального разрыва с прошлым? И если говорить об озабоченности наших авторов «насилием снизу», - как насчёт «насилия сверху», направленного против демократизации, систематически сопровождающееся репрессиями государства, массовыми казнями и пропажами без вести, за которые несут ответственность военизированные формирования или бригады смерти, совершение военных переворотов, не говоря уже о структурном насилии, встроенном в эти чрезвычайно несправедливые общества? Разве не пришло время спросить себя, кто является главным виновником насилия в Латинской Америке? Эксплуатируемые и угнетённые классы, забастовщики и демонстранты, или силы, желающие сохранить свои привилегии и богатство любой ценой?