У людей видъ бодрый, веселый. Не падай кругомъ снаряды, не обращай на себя вниманія страшные слѣды разрушенія — и въ голову не пришло бы, что эти жизнерадостные люди перенесли бой 28 іюля.
Подошелъ къ командиру судовой священникъ съ вопросомъ, можно ли сегодня служить обѣдню.
— Нѣтъ, батюшка, опасно. Бомбардировка усиливается. Непріятель, очевидно, пристрѣливается сегодня къ намъ. Людей нужно спрятать.
Вахтенный доложилъ, что ѣдетъ адмпралъ.
Быстро подлетѣлъ къ трапу двухтрубный паровой катеръ.
Адмиралъ Виренъ однимъ взмахомъ былъ уже на палубѣ.
Принявъ строевой рапортъ, скрылся у себя въ каютѣ.
Послѣ одиннадцати сѣли завтракать. Завтракъ былъ накрытъ не въ каютъ-компаніи, а въ одной изъ батарейныхъ палубъ шестидюймовыхъ орудій.
За столомъ пили за здоровье новаго контръ-адмирала. Зашла рѣчь, конечно, о Стесселѣ.
Меня нѣсколько поразило: за исключеніемъ нѣсколькихъ, большинство офицеровъ хранило глубокое молчаніе.
Дружнаго возмущенія поступками генерала Стесселя не встрѣтилъ.
Пожалуй, это понятно. Соглядатаи генералъ-адъютанта могли донести, и виновный могъ бы подвергнуться если не преслѣдованію, то по меньшей мѣрѣ опалѣ.
Очутиться же въ опалѣ никому не улыбалось, т. к. для большинства въ перспективѣ была строевая служба на сухопутномъ фронтѣ. Всѣ же отлично уже знали, что Стессель враговъ своихъ не жалуетъ.
На слова мои, обращенныя къ контръ-адмиралу Вирену, въ которыхъ я выразилъ надежду, что адмиралъ, бывшій непреложнымъ свидѣтелемъ всего, что творилось и творится въ Артурѣ, поддержитъ печать и въ частности меня въ разоблаченіи дѣйствій Стесселя и К°,— послѣдній отвѣтилъ очень горячо, что онъ всегда будетъ стремиться къ тому, чтобы правда восторжествовала.
Адмирала поддержалъ старшій артиллерійскій офицеръ лейтенантъ Де-Ливронъ.
Для меня это было большимъ утѣшеніемъ, придало мнѣ бодрости, воскресило надежды, утвердило въ сознаніи, что рано или поздно, а правда восторжествуетъ, и Государь, Россія узнаютъ, какъ безпощадно ихъ обманывали артурскіе герои.
Когда подали кофе, бомбардировка усилилась.
Командиръ то и дѣло подымался наверхъ. Снаряды начинали ложиться все ближе и ближе.
Японцы пристрѣливались.
Передъ отъѣздомъ адмирала, я попросилъ разрѣшеніе его снять.
Снималъ на кормѣ, внизу, надъ самой водой, на адмиральскомъ мостикѣ.
Черезъ полчаса два снаряда попали въ адмиральское помѣщеніе. Одинъ исковеркалъ панцырную дверь, у которой стоялъ адмиралъ, другой раздробилъ въ щепы самый мостикъ.
Около 2 часовъ попаданія участились. Огонь осаждающаго сосредоточился исключительно на "Пересвѣтѣ".
Вышли.
На верхней палубѣ никого.
Только вахтенный офицеръ, подвахтенный и часовой у кормового флага.
Громада броненосца стоитъ недвижно.
Снарядъ за снарядомъ падаетъ въ воду, вздымая при взрывѣ огромные столбы воды.
Слышенъ вой снаряда, сердце замретъ, прислушиваешься— куда упадетъ? Ждешь… Въ воду. Опять вой! Въ воду. Опять. Еще, еще.
Вой — долгій, протяжный. Трескъ, гулъ — ударило въ бортъ. Громада броненосца какъ бы нервно вздрогнула.
Спустились внизъ.
Вѣстовые подали чай.
У стола въ креслѣ сидитъ m-me Черкасова, читаетъ книгу. Совершенно покойна. Словно не слышитъ, что снарядъ за снарядомъ рвутся вокругъ и въ самомъ броненосцѣ.
Присутствующіе офицеры непринужденно болтаютъ.
Кто пьетъ чай, кто читаетъ, прогуливается…
Бомбардировка продолжалась.
Во время этого испытанія характеровъ и нервовъ отдѣльныхъ личностей, я зорко наблюдалъ за офицерами и матросами.
Полное безразличіе къ смертельной опасности.
Жизнь текла обычнымъ путемъ.
Только въ самый моментъ попаданія, всѣ прислушивались, старались угадать, гдѣ упалъ снарядъ.
А каждый слѣдующій снарядъ могъ упасть именно сюда къ намъ, гдѣ мы сидѣли.
Попаданія все чаще, чаще.
Нѣкоторые бросаются туда, гдѣ снарядъ разорвался, несмотря на строгое приказаніе командира не показываться безъ дѣла на палубу.
Меня несказанно поражала супруга старшаго артиллерійскаго офицера m-me Черкасова. Я искренно благоговѣлъ и удивлялся этой юной, изящной женщинѣ, ея выдержкѣ, огромной силѣ воли, которой могли бы позавидовать многіе изъ представителей сильнаго пола.
Ни тѣни страха, растерянности. Словно это было не во время бомбардировки, когда каждый слѣдующій снарядъ могъ превратить всѣхъ насъ въ безформенную массу, а въ уютномъ салонѣ гдѣ-нибудь на югѣ Франціи.