В этой связи в Вене вновь оживилась кампания, начавшаяся там же где-то в 1890-х годах. Суть ее состояла в разжигании антирусских настроений среди украинцев австрийской провинции Галиция (из общего числа украинцев более 90 процентов жили в России и меньше 10 процентов – в Галиции; см. карту Е). Создавая во Львове (Лемберге) украинский университет и предпринимая другие подобные меры, австро-венгерское правительство стремилось превратить украинскую ветвь русского народа в отдельный «угнетенный» народ, а затем посеять семена сепаратизма и в самой России. Эта кампания имела успех только среди тех украинцев Галиции, кто либо непосредственно принял католическую веру, либо, сохраняя внешние обряды Восточной церкви, признал главенство Папы – последняя группа называлась «униатами».
Однако значительная часть населения Восточной Галиции и прилегающих к ней горных районов Венгрии не захотела отказаться от православной веры и упорно пользовалась русским письменным языком как литературным. Такие люди называли себя «карпаторусскими». Многие из них эмигрировали в Америку; сами они и их потомки здесь до сих пор называют себя так. Среди них еще есть старики – живые свидетели преследований, которым подвергался их народ.
Кампания преследования и устрашения особенно усилилась в последние пять лет перед началом Первой мировой войны как в Австрии (административной частью которой являлась Галиция), так и в Венгрии. Рассказы об этом в российской прессе вызывали по всей стране сильное возмущение, особенно с учетом того, что немцы в России всегда занимали привилегированное положение.
В самой Германии антирусские австрийские меры встречали полную поддержку. Канцлер Бетман-Гольвег произнес речь, в которой подчеркнул Rassengegensaetze (расовые противоречия) между славянами и немцами. Повсеместно цитировали Бисмарка, который будто бы сказал, что «славянству нельзя позволять поднимать его грязную голову». Немецкие законодатели поддержали меры по ускорению немецкой колонизации польских земель в восточных провинциях Пруссии. Часть германской прессы обсуждала вопрос о том, можно ли сделать Россию немецкой колонией, и пришла к выводу, что можно.
В этой связи по обе стороны границы горячие споры вызывало российско-германское торговое соглашение 1905 г., срок действия которого должен был вот-вот истечь. Россия вынуждена была заключить это соглашение в тот момент, когда она в результате Русско-японской войны и внутренних революционных беспорядков была сильно ослаблена. Соглашение позволяло Германии вывозить из России продовольствие по необычайно низким ценам; естественно, это затрудняло промышленное развитие России, которое подстегнул Манифест 1905 г. о даровании народу конституции и созыв Думы.
Срок действия соглашения истекал в 1916 г., а в 1914 г. должны были начаться переговоры о его продлении. Чем ближе к дате начала переговоров, тем громче раздавались призывы к полному пересмотру условий торгового договора. Германская же пресса, наоборот, писала о том, что его необходимо продлить без всяких изменений.
В 1912 г. германский рейхстаг проголосовал за громадные кредиты на быстрое и решительное усиление наступательной мощи немецких армий, особенно тяжелой артиллерии, которое предполагалось завершить до 1915 г. Эти меры только отчасти можно объяснить поражением и, следовательно, ослаблением Турции; в то время считалось, что Германия таким образом пытается оказать давление на Россию в связи с переговорами 1915 г. и продлением торгового соглашения.
Мой отец, как я уже говорил, на месте изучил действие тяжелой артиллерии в Балканских войнах 1912–1913 гг. и пришел к выводу, что в следующей войне она может сыграть решающую роль. Он часто высказывал сильное беспокойство в связи с тем, что Германия может получить серьезное преимущество, – ведь Россия не торопилась отвечать на ее программу перевооружения 1912 г. Россия начала реализацию собственной программы только в 1914 г. После завершения в 1917 г. эта программа должна была вывести российскую тяжелую артиллерию почти – но не вполне – на уровень, которого Германия достигла в 1914–1915 гг.
Я полностью согласен с выводами русского военного историка-эмигранта генерала Н.Н. Головина. В своем исследовании, после анализа российской программы 1914 г., он писал: «Мы можем предположить со значительной долей вероятности, что именно страх перед завершением этой реорганизации стал одной из существенных причин, заставивших германский Генеральный штаб выбрать для своей «превентивной войны» 1914 г.».