Те словосочетания, которые сейчас сохранились под названием «матерщина», использовались в этих обрядах и ритуалах как магические заклинания, как проверенное средство привлечения «нечистых духов». При этом надо подчеркнуть, что к этим силам обращались с осторожностью и нечасто. Как уверяют исследователи тех культов древности, «употреблять эти слова можно было лишь мужчинам и не чаще нескольких дней в году, после чего они были под строжайшим запретом».[1]
Одним из важнейших предназначений этих слов в магических обрядах славянских народов было наведение порчи на врага, проклятие его рода. Недаром все эти слова так или иначе связаны с детородными органами мужчин и женщин и процессом воспроизводства. Так в анонимной болгарской хронике XIII–XV веков слово «изматерили» означает вовсе не «обругали», но именно «прокляли».[2]
Нынешние любители крепких выражений выглядят наивными детьми, плохо представляющими, чем, собственно, легкомысленно балуются и какие последствия навлекают на себя и на окружающих.
Как известно, принятие христианства на Руси положило конец «воспеванию» этой черной энергетики, этому служению силам тьмы. Важнейшей духовной задачей стало преодоление в людях прежних языческих законов нравственности, формирование христианской морали и введение табу на сакральную сексуальную лексику. В средневековой русской религиозной литературе эти «срамные» словосочетания справедливо называются «еллинскими», поскольку в христианстве под словом «еллины» подразумевались все народы, жившие в языческой духовной традиции и поклонявшиеся идолам. При этом обряды этого поклонения во многом включали сексуальную лексику. Известно, что в христианской Руси это «кобелиное» непотребство образно и довольно точно именовали «собачьей лаей», или «лаей матерной».
Надо признать, что, несмотря на открытое и искреннее принятие русским народом Благовестия Христова, старые верования, по сути, в полной мере так и не были изжиты никогда. Можно даже сказать, что произошло некое слияние, приспособление старого, дохристианского, восприятия сакрального мира с новым христианским учением.
В указах царя Алексея Михайловича 1648 года указывается на недопустимость ритуального сквернословия в ходе свадебных обрядов, а именно «песен бесовских и срамных слов матерных и всякой неподобной лай». В постановлениях Стоглавого собора и указах Ивана Грозного середины XVI века также воспрещается вспоминать языческие обычаи и сходиться «в святочные и купальские дни» на «бесчинный говор и на бесовские песни».
Но, тем не менее, колдуны, ведуны, знахари продолжали поддерживать в народе старую языческую духовность, и бытовая крестьянская магия полностью так и не была искоренена. Потому нет ничего удивительного, что те сакральные слова темных магических обрядов древности продолжали жить в памяти народа и временами прорывались в народном говоре. Сейчас отдельные защитники матерного слова любят ссылаться на берестяные грамоты древнего Новгорода XII–XIII веков, где была замечена так называемая обеденная лексика (матерные слова). Но сразу заметим: из тысячи с лишним берестяных грамот, найденных археологами, эти нечистые слова упомянуты только лишь в четырех. Учитывая многотысячелетний опыт языческой культуры на Руси, можно сказать, что это вполне объяснимо и совсем не много.
Если оценить по существу причины и поводы применения обеденной лексики в берестяных грамотах, то, например, в первом случае — в грамоте из Новгорода № 330 — зафиксирована коротенькая шутка-дразнилка, довольно глупая, где «эффект непристойности помножен на эффект абсурда».[3] В грамоте из Старой Руссы № 35 после длинного серьезного текста в конце дописано грубовато-шуточное приветствие брату — адресату послания.
В грамоте из Новгорода № 955 некая сваха Милуша употребляет слова из того самого языческого заговора «на успех свадьбы» — «конкретное» пожелание жениху с невестой, что вовсе не является матерным поношением, как было с восторгом растиражировано многими СМИ.
В последней грамоте из Новгорода № 531, по сути, обеденных слов вовсе нет. Здесь изложена просьба некоей Анны вступиться за ее честь, поскольку ее «назвали „курвою“, а дочь ее б…». При этом надо сказать, что в те времена это слово (производное от слова «блуд») не было запрещенным (оно встречается и в церковнославянских текстах). Это нейтральное обозначение блудницы или проститутки. Публичное называние замужней женщины этим словом, согласно русскому праву, было тяжелым оскорблением чести и достоинства и влекло за собой серьезное наказание обидчика.
1
См. статьи Чеурина Г. С., научного руководителя Центра экологического выживания и безопасности (г. Екатеринбург).
2
Глагол, восходящий к древнему южно-славянскому «jebati», в первооснове выступает в значении «проклинать», что вариативно сохранилось, например, в чешском языке.
3
Зализняк А. А. Поправки и замечания к чтению ранее опубликованных берестяных грамот / / Новгородские грамоты на бересте из раскопок 1990–1996 гг. М., 2000. С. 99.