А.В. Сорока: «Поругался я с командиром роты: я сам себе из старья сапоги смастерил (отец у меня был сапожник-ортопед), а он хотел их у меня отобрать и другому курсанту отдать. Командир меня и отправил в штрафроту, правда, тоже под Петропавловск, обслуживать аэродром — все работы под землей».[85]
В. Кондратьев в статье «Парии войны» заявляет: «Да, не очень-то разбирались военные трибуналы во всех этих делах — не на десять же лет, а до «первой крови», а на войне не привыкать, тут кому как повезет, можно и царапиной отделаться, а — искупил… Но не только отсюда легкость, с какой выносились приговоры, есть здесь и другое, та еще довоенная практика наших органов, когда за гвоздь, вынесенный с завода, за колосок ржи, сорванный в поле, давали чудовищные сроки. Нужна была армия бесплатной рабочей силы, которую можно послать куда угодно и на самые тяжелые работы…»[86]
М.Г. Ключко: «Решение о формировании 322-й штрафной роты при нашей армии было принято. Но только когда был полностью укомплектован штат офицеров, к нам начал поступать рядовой состав из московских тюрем — Бутырской и Стромынки. Это были те, кому разрешили искупить кровью свою вину перед советским обществом. Общая численность роты составила около 300 человек. На каждый взвод приходилось по два офицера».[87]
И.Н. Третьяков: «За год и три месяца моей службы как командира штрафной роты пришлось формировать и воевать с девятью наборами численностью от 250 до 560 человек. Контингент поступал из осужденных. Командир согласно положению определял срок: приговор до 5 лет — 1 месяц штрафной, до 7 лет — 2 месяца, до 10 лет — 3 месяца. Контингент поступал из Москвы — из Таганской тюрьмы, из пересылки на Стромынке — 7 наборов; один набор — из Закавказья; еще один — полицаи и старосты из Орловской и Курской областей… В штрафной роте были разжалованные командиры. После отбытия наказания командование возбуждало ходатайство, им присваивали звание и оставляли в роте командирами взводов».[88]
М.С. Бровко: «После окончания техникума я работал в Перми (тогдашний Молотов, Западный Урал) на пороховом заводе. Испытывал заряды прославленных «катюш», реактивные снаряды самолетов, заряды всех калибров минометов и артиллерии — по специальности я пороховик-динамитчик. Однажды в моей смене произошла авария — погибла женщина. Меня и еще одного работника осудили на пять лет тюремного заключения. Но это наказание заменили штрафной ротой».[89]
В.Е. Копылов: «Широко бытует мнение, что штрафбаты целиком и полностью (разумеется, кроме офицеров) формировались из бывших уголовников. Ерунда! Лично я таких подразделений не встречал… Кто попадал в мой штрафной батальон? Растерявшиеся в боевой обстановке люди, одним махом зачисленные в дезертиры. Встречались и серьезные нарушители воинской дисциплины. Редко, но попадались и «самострелы»…»[90]
Н.И. Рябцовский, командовавший в октябре 1944 г. 614-й отдельной штрафной ротой, вспоминал: «Штрафная рота — это искупление преступления, за которое сюда попал, кровью. Глупая, я вам скажу, была теорема. В роте встречались и плохие люди, но в основном она состояла из преданных Родине солдат и офицеров, которые случайно попали в житейский переплет».[91]
Свою точку зрения об использовании бывших заключенных в штрафных частях и подразделениях высказал А. Гордиевский. «Создание штрафных частей не могло привести к дополнительному освобождению заключенных, — пишет он. — Осужденные за тяжкие политические и уголовные преступления освобождению не подлежали. Осужденные за нетяжкие преступления, которые были годны к службе в армии, ко времени создания штрафных частей уже были на свободе и воевали в обычных частях. Только по указам Президиума Верховного Совета СССР от 12 июля, 10 августа и 24 ноября 1941 г. из мест лишения свободы освободили более 750 ООО человек, в 1942 г. — еще 157 ООО. В штрафные роты их, как правило, не направляли. Никогда в штрафники не отправляли добровольцев. И особо подчеркну: уголовников из мест лишения свободы никогда не направляли в штрафные батальоны».[92]
К. Ковалев в статье «Штрафбред», оценивая фильм «Штрафбат», пишет: «Я как бывший политзэк сразу не поверил в эту чушь: я беседовал со многими старыми политзэками, антикоммунистами, и все они утверждали, что политических из лагерей на фронт, как это действительно было с уголовниками и бытовиками, никоим образом не посылали, хотя многие из них туда просились. Исключение составляли политзэки другой категории: те, кого сперва реабилитировали, «вдруг» выяснив, что они ни в чем не виновны, и лишь потом направляли на фронт, причем вовсе не в штрафбаты, а в нормальные части, вернув им звания и доверив ответственные посты. Но простой замены лагеря фронтом для политзаключенных не было. Поэтому все приведенные в сериале споры сталиниста с троцкистом, которых потом примирила только смерть на поле боя, — это большая ложь в геббельсовском духе, вранье, цель которого представить убеждения как одного, так и другого в виде бреда, чуждого «нормальному человеку», то есть обывателю, буржуа. Этих людей на фронте просто не было даже в штрафбате».[93]