И если к первым правомерно было применить наказание за их вину перед Родиной за нарушение присяги, то вторые фактически не имели перед своим народом никакой вины. Вот здесь мне кажутся несправедливыми факты приравнивания одних к другим. Но что было, то было. Некогда, наверное, было этим комиссиям докапываться до истины, нужно было пополнять штрафбаты.
Кстати, направление боевых офицеров в штрафбаты просто по приказам командиров соединений, то есть такое расширение власти командиров крупных воинских формирований, может, и можно считать оправданным, но только в отдельных случаях, когда для судопроизводства не было времени. А фактически почти всегда количество направленных по приказам командиров превышало количество осужденных военными трибуналами. Конечно, процесс судопроизводства требовал больше времени, поэтому нетерпеливые начальники часто прибегали к более оперативному решению виновности или невиновности офицера. Причем не исключались и случаи несправедливости. Например, я помню случай, когда уже в 1945 году к нам прибыл командир разведроты полка, направленный в штрафбат на 3 месяца «за трусость и невыполнение боевого приказа», хотя этот офицер имел медаль «За отвагу», орден Красной Звезды, два ордена Красного Знамени! Трудно поверить в «трусость» такого опытного разведчика.
И в нашем батальоне в тот период все пополнение из «окруженцев» было «делегировано» именно фронтовыми, а иногда и армейскими комиссиями. Наверное, это было продиктовано все-таки необходимостью срочного и более полного укомплектования штрафбата.
Тогда батальон принял столько пополнения, что по численности приближался к составу стрелкового полка. Во взводах было до 40 человек, роты иногда насчитывали до 200 бойцов, а батальон – около 800 «активных штыков», как говаривали тогда, то есть в 3 раза больше обычного пехотного батальона. Были сформированы все предусмотренные по штату роты, в том числе пулеметная, противотанковых ружей и 82-мм минометов, в которой взводным оказался наш Муся-Миша Гольдштейн. Командиром этой роты был тогда еще старший лейтенант Пекур Федос Ильич, огромного роста белорус, немного медлительный, и, казалось, его было трудно вывести из состояния спокойного равновесия. Вскоре он был произведен в капитаны, а затем и в майоры. Для штрафбата это было нормально. Я сам к концу войны на должности ротного получил звание майора. Да и многие наши офицеры успевали дослужиться до своих штатных званий на ступень выше, чем в обычных войсках.
Числу к 15 февраля показалось, что по какой-то неофициальной команде стали сокращать, казалось, безразмерные по времени часы занятий, стали больше времени отводить на отдых. Появились даже часы личного времени, в которые рекомендовали и письма родным написать, и обмундирование и обувь подремонтировать. Даже мастерские из умельцев были организованы.
Бывалые штатные офицеры и бойцы стали поговаривать о том, что через день-два получим боевую задачу. Так и получилось. Вскоре комбат объявил срок готовности к выступлению, как оказалось потом, для участия в освобождении его родного города Рогачева.
Хотя Рогачевско-Жлобинская наступательная операция Белорусского фронта длилась, как указано в справочных изданиях о Великой Отечественной войне, с 20 по 24 февраля 1944 года, для нас она началась раньше. В ночь на 19 февраля батальон был поднят по тревоге и в срочном порядке, оставив все свои тыловые подразделения и соответствующую охрану в селе Майское, совершил ускоренный пеший марш, преодолев за ночь километров 25, минуя хорошие дороги, чтобы не дать противнику, ведущему постоянное авианаблюдение, разгадать наши приготовления. Были введены строжайшие меры маскировки.
Сосредоточились мы в лесу недалеко от села Гадиловичи ближе к линии фронта уже утром. Там нам немедленно стали выдавать боеприпасы, белые маскхалаты, сухие пайки, придали батальону взвод огнеметчиков и подчинили на время группу саперов. К середине дня мы уже были в боевой готовности, еще не зная, какую задачу будем выполнять.
И вскоре нас построили. Оказалось, что кроме нашего батальона рядом была еще одна большая группа, правда, раза в 4 меньше нашей, но тоже в маскхалатах да еще полностью «вооруженные» лыжами. Потом мы узнали, что это лыжный батальон. Оказывается, батальон батальону рознь. Только здесь я понял, каким большим оказался в то время наш штрафбат.
Через какое-то совсем непродолжительное время к нашему общему строю подъехала на «виллисах» группа больших начальников – генералов и офицеров. Оказывается, к нам прибыл командующий 3-й армией генерал-лейтенант Александр Васильевич Горбатов. Правда, потом многие бойцы, особенно из «окруженцев», приняли его за командующего фронтом генерала Рокоссовского. Но мне стоящий рядом подполковник Кудряшов сказал, что это именно Горбатов, которого он знал в лицо. А это значило, что мы перешли из состава 48-й армии генерала П.Л. Романенко в армию А.В. Горбатова. Рослый, статный, этот генерал довольно четко, но как-то не по-генеральски мягко, почти по-отечески рассказал о сути той боевой задачи, которую предстояло нам выполнить. Я обратил внимание на то, что командующий почему-то опирался на большую, крепкого дерева суковатую палку. Подумал, что он, наверное, еще не оправился от ранения. Это уже потом я слышал не то легенду, не то быль о том, как «учил дураков» этой палкой прославленный генерал.