Я все-таки сумел заставить себя проглотить немного вареных овощей, после чего попросил проводить меня в комнату Анжелины, но старик резко затряс головой, а барон пояснил:
— Врач сказал, что вашей супруге нужен покой. Не беспокойтесь, мы поселим вас в соседней комнате, и с первыми лучами солнца вы к ней присоединитесь.
Я знаю, что должен был настоять на своем. И нет теперь разницы, что проклинать — усталость, или опьянение, притупившее волю.
Я согласился.
Пожав холодную руку барона и вновь горячо поблагодарив его, я, ведомый Алгулом, направился по темному коридору к приготовленной для меня спальне. Уже на пороге старик остановил меня, и затараторил что-то на своем языке, но быстро осекся и повторил на ломанном французском:
— Твоя женщина — красивый женщина. Ай-ай-ай, какой красивый. Твоя совсем ее не беречь. Был красивый — стал мертвый. Плохой ты муж. Хороший муж — хороший жена. Плохой муж — мертвый жена!
Вино туманило мне разум, но со дна души мгновенно после этих его слов поднялись улегшиеся было терзания. Я снова почувствовал себя виноватым в ранении Анжелины, снова проклял свою беспечность и отказ от охраны. Но одновременно я пришел в ярость.
— Старая обезьяна, — прошипел я, глядя прямо в глаза отвратительному старику, — заткни свою поганую пасть, иначе, клянусь, — я вобью твои слова тебе же в глотку!
Но старик лишь снова показал мне в ухмылке свои длинные острые зубы. Я сделал к нему шаг, но он проворно отступил и бросился бежать. Почти скрывшись в темноте, он снова прокричал:
— Плохой муж — мертвая жена!
Его не было видно, да я и не мог уже гнаться за безумцем. Заперев за собой дверь, я, едва стянув пропитавшуюся потом и грязью рубашку, бросился на кровать, не снимая штанов и сапог, и моментально заснул.
Мне снились кошмары. Я был один, в карете, мчавшейся по ночному лесу, а на козлах сидел хитрый Алгул, который, выворачивая шею, сверкал на меня глазами и напевно тянул свое «Плохой! Мертвая!», постоянно срываясь на арабскую тарабарщину. Проснулся я с головной болью, не понимая, что послужило причиной пробуждения.
Сердце словно сдавило мельничными жерновами, дышать было трудно. Потом я услышал эти звуки, и волосы мои стали дыбом — от противоположной стены доносились приглушенные всхлипы и отвратительное чавканье, как будто крупный зверь пожирал свою добычу. По спине и по груди побежали холодные ручейки пота. Держась рукой за стену, я осторожно встал и тихо прокрался к окну, каждую секунду ожидая нападения, но его не последовало. Резко отодвинув тяжелую штору, я приготовился защищаться от неведомой твари, но комната оказалась пуста! Руки мои затряслись, я сдернул гардину до упора, и бледный луч лунного света немного рассеял мрак, но этого хватило, чтобы понять — в комнате действительно никого не было. Но откуда же тогда доносились леденящие кровь причмокивания, которые, — я уже не сомневался в этом, — стали причиной моего пробуждения?
И страшная догадка пронзила мой разум. С колотящимся от ужаса сердцем, я прижал ухо к стене и застонал. Странные звуки действительно шли извне — они доносились из соседней комнаты, где, перевязанная и беспомощная, лежала моя Анжелина! В следующую секунду я уже сдирал с двери засов. Тяжелый дубовый брус заело, когда я с силой вогнал его в пазы, но сейчас страх за любимую придавал мне сил. Шпага моя осталась в карете, и я, за неимением иного оружия, прихватил с собой засов.
Зрелище, открывшееся моему взору, когда я вбежал в соседнюю комнату, навсегда останется со мной. Именно его я по сей день вижу в кошмарах каждую ночь. И именно оно однажды может свести меня с ума.
Я увидел Анжелину. Ее тело, которое я сравнивал с прекрасным цветком, было в тот миг подобно лягушке, раздавленной колесом крестьянской телеги. Разодранное, расплющенное, с кровавыми дырами повсюду, бесстыдно обнаженное когтистой лапой дьявольского создания, что счастливо приплясывало рядом! Старый Алгул, совершенно голый, с глазами, горевшими адовым пламенем, выдирал куски окровавленной плоти из тела моей жены, и, словно бросая вызов самому Небу, потрясал ими над головой. Лишь теперь я заметил, какие длинные и острые у него ногти на руках. Лишь сейчас, когда старик был без одежды, узрел я язвы и струпья, покрывавшие все его тело от срамных уд до самой шеи. Лишь теперь я понял, зачем его зубы так остры.
Мерзкая тварь, завывая от безумной радости, прильнула широченными губами к своей добыче, издавая те самые причмокивающие звуки, высасывая теплую кровь из мяса Анжелины, но заметила меня. Не думаю, что в этот момент мы с ним сильно отличались. Меня накрыло черное безумие, и я с криком, ужаснее воплей падших ангелов, низвергнутых Творцом в ад, бросился на него, потрясая деревянным засовом. Я наносил один удар за другим, и дерево с хрустом вламывалось в тело чудовища, но тварь оказалась чертовски живучей. Тяжелый удар сбил меня с ног. Второй сломал мое жалкое оружие. Третий оборвал бы мою жизнь, но в этот момент рука Анжелины, рука моего ангела, крепко схватила черную ногу и сжалась на ней в предсмертной судороге. Сквозь пелену, укрывшую мой разум, я услышал, как разорванные легкие моей супруги выпускают последний крик, и это было имя: «Лэйла!»