С каждым новым днем мы снова и снова убеждались, какой популярностью пользовалась славная Советская Армия и какое восхищение вызывал самоотверженный русский народ среди рядовых французов даже в далекой Нормандии. Врачи больницы в Байе тайно приняли, укрыли и вылечили двух советских военнопленных, раненных немецкими часовыми при побеге из лагеря. Виселица угрожала врачам, но они не остановились перед этой угрозой. Французские парни с таким же упрямством сдирали антисоветские плакаты, с каким немцы и фашистские прихвостни наклеивали их. В Шербуре такой плакат был приклеен к стене арсенала, где постоянно стоял часовой. В одну из штормовых ночей часовой оказался убитым, а плакат содранным. Часовых продолжали ставить у этой стены, но плакатов на нее, уже не наклеивали.
Нам, двум советским военным корреспондентам, двум «русским из Москвы», приходилось принимать самые различные знаки французского восхищения и благодарности, адресованные Советской Армии. Нам вручали простые и сердечные послания с коротким адресом: «Сталину, в Россию», нас обнимали и целовали, приговаривая: «Это — Советской Армии».
Французские патриоты, как мы убедились несколько позже, знали о мужестве и самоотверженности русского народа не понаслышке. Они видели, как немецкие дивизии, затопившие сначала Францию, убывали, отправляясь на восток, откуда они никогда не возвращались. По мере приближения могучего потока советского наступления от берегов Волги к Неману и Висле они физически ощущали ослабление немецкой хватки на горле французского народа. Каждый удар Советской Армии по немцам рождал у французов новую надежду на скорое освобождение, вселял бодрость и веру в победу. Поэтому не было ничего удивительного в том, что сердце французского народа билось в унисон с сердцами русских людей.
IIВ полдень 22 августа парижское радио объявило, что столица Франции освобождена внутренними силами сопротивления. Весть эта застала нас в грязной гостинице Алансона, где мы коротали дождливые дни. Штаб соседней американской дивизии не имел ни малейшего представления о том, что происходит в Париже. В штабе 5-го американского корпуса, который мы разыскали следующим утром в окрестностях Манта, знали не больше. Полковник оперативного отдела любезно объяснил, что передовые части французской дивизии, получившей приказ прорваться к Парижу на помощь восставшим парижанам, должны находиться в Версале. Но там ли она уже или еще нет, полковник сказать не мог. Он не советовал корреспондентам пробиваться к Версалю: дорога пока опасна.
Мы все же решили ехать: каждому хотелось поскорее узнать историю освобождения Парижа. Но нашей решимости хватило ненадолго. На пустынной окраине городка Пиллье, где-то западнее Версаля, наша колонна (несколько «джипов» и штабных машин) была остановлена громыхавшей машиной молочника. В ее болтающемся кузове стоял вихрастый парень и самозабвенно палил из винтовки куда-то назад, не то в лес, не то в небо, покрытое низкими тучами. Было совершенно очевидно, что парень занят чисто звуковыми эффектами, но корреспонденты и сопровождавшие нас офицеры оказались загипнотизированными этой грозной картиной. В сгущающихся сумерках, когда очертания предметов становятся рысплывчатыми и даже фантастичными, а звуки, напротив, яркими и отчетливыми, мы долго стояли на улице тихого городка и обсуждали, что делать, пока не решили, наконец, ретироваться и поискать наутро счастья на более безопасной дороге.
Утром, совершив стокилометровый пробег по рокадным дорогам, мы выбрались на шоссе Шартр — Париж, быстро достигли Рамбуйе, а оттуда направились в Рошфор. Изредка мы обгоняли автоколонны: мотопехота французской танковой дивизии подтягивалась к окрестностям Парижа. День выдался ясный, погожий. Население деревушек и городков, высыпавшее на улицы, приветствовало французскую пехоту с дикой восторженностью. Парни бросали работу и, схватив ружье, пистолет или просто топор, устремлялись за грузовиками и солдатами. Они были готовы ввязаться в драку с немцами: любое оружие годилось в дело!
Чем ближе к Парижу, тем больше было на дорогах штатских людей. Словно вырвавшийся на волю поток, они двигались в сторону французской столицы на подводах, на велосипедах, пешком Военная полиция, беспокоясь за военный транспорт, гнала их с дороги, закрывала мосты, переезды. Но толпы упрямо катились вперед — по обочинам дороги, прямо по полю, по хлебам. Французы потрясали ружьями, дубинами, что-то горланили, пели, выкрикивали приветствия даже по адресу той самой полиции, которая не пускала их.