— Вы знаете, Александр Михайлович, есть мнение, что информация о ЧП, о котором вы доложили, извините, мягко говоря, не соответствует действительности.
— Мы дважды его расследовали. Все так, как я доложил шифровкой министру обороны.
— Но по линии «ближних» есть другие данные…
— Кто поручил тебе переговоры со мной?
— Николай Васильевич.
— Чехословацкие события помнишь, Виктор Яковлевич?
— Так точно, помню.
— Скажи, если бы тогда у тебя в 30-й Иркутско-Пинской дивизии произошло такое ЧП, как бы ты поступил?
Долгая пауза.
— Почему молчишь, товарищ генерал-полковник? Отвечай.
— Я бы насильников судил военным трибуналом… — и, выждав для приличия несколько секунд, спросил: — Что доложить Николаю Васильевичу?
— Дословно наш разговор. А с «ближними» разбирайтесь сами.
— Есть.
Я позволю себе маленькое отступление. У военных так заведено: если человек хоть раз в жизни находился в подчинении у кого-то, то это сказывается в отношениях этих двух людей в течение всей оставшейся жизни и службы. Аболинс был от меня сейчас совершенно независимым — ведь он заместитель начальника Генштаба. Но я с ним вел разговор как с человеком, который в прошлом был у меня в подчинении командиром дивизии.
Мы продолжили чаевничать, обсуждая разговор с Аболинсом, когда минут через сорок позвонил Ахромеев.
— Александр Михайлович, здравия желаю! Хочу предупредить и предостеречь тебя: у Ю. В. вызрело мнение, что злодеяние под Джелалабадом совершили переодетые душманы. Тебе надо отозвать шифровку. Предстоит разговор Бориса Карловича с Леонидом Ильичом, неминуемо они затронут и это ЧП. И Борису Карловичу будет сказано, что виновниками являются переодетые душманы.
— Сережа, и это ты говоришь мне? — Долгая пауза. –
Что молчишь? Ты решился сказать мне, чтобы я на старости лет сфальшивил? Да ты же меня уважать не будешь…
— Александр Михайлович, извини, но я ведь звоню по поручению.
— Сережа, ты всегда действовал по поручению. Но ведь надо же и самим собой оставаться.
— Что мне доложить?
— Доложи суть разговора. А хочешь — и дословно его передай.
Мы были поражены тем, как поворачивались дела. Там, в Москве, за кулисами здешней войны, рисовались какие-то недостойные, хуже того — лживые картины. А нам, людям военным, чтущим военную этику, знающим правила игры, но в не меньшей мере уважающим и свое собственное достоинство, надо было занимать какую-то позицию. Собственно, и раздумывать было особенно не над чем. Факты потому и называют иногда «упрямыми», что с ними непросто примириться. Но приходится.
Илмар Янович ожидал моей подписи на боевом донесении. Я читал его медленно, чтобы еще и еще раз все взвесить. Нелегкое занятие, никто за меня не подпишет, никто не возьмет на себя ответственность. Такие минуты почище иных минут перед боем…
Самойленко и Черемных с меня глаз не сводят.
Я перекрестился и вписал несколько слов о том, что при повторном расследовании на месте подтверждено, что ЧП в районе Джелалабада совершено группой военнослужащих такой-то мотострелковой дивизии в составе одиннадцати человек под командой старшего лейтенанта К. Группа арестована. Начато следствие.
Посмотрел я на своих друзей — на одного и на другого, увидел в их глазах поддержку — и расписался. Отдал Бруниниексу, чтобы шифром передал. Часы показывали половину одиннадцатого вечера.
Снова «булава». Огарков.
— Как обстановка?
Коротко доложил.
— Что там упорствуешь?
— Я не вполне понимаю.
— Ты что, хочешь позора Вооруженным силам? Есть возможность опровергнуть?
— Никакой возможности нет, Николай Васильевич.
— Ты так считаешь?
— Нет никакой возможности. Факты дважды перепроверены — причем людьми, которым государство не может отказать в доверии.
— Ну, знаешь, у нас другое мнение сложилось. «Ближние» особенно напирают. У Дмитрия Федоровича состоялся разговор с Юрием Владимировичем. Кстати, и Посол был у министра и тоже подтвердил, что это мистификация, что преступники были переодетыми…
— Николай Васильевич, мы же тридцать лет знаем друг друга. Я вас глубоко уважаю… Не о том мы ведем речь.
Долгий был у нас разговор. По тону Николая Васильевича я чувствовал, что ему не хочется упорствовать в стремлении переубедить меня и не хочется обнаружить во мне подлеца. В конце концов он еще раз спросил:
— Значит — нет?
— Категорически — нет.
— Ну будь готов к разговору с Дмитрием Федоровичем.
Попрощавшись с гостями, мы остались вдвоем с Анно Васильевной, готовые к любым неожиданностям. Ясно было, что предстоит разговор с министром обороны. Неужели и он будет гнуть меня, толкать на ложные утверждения?