— Впервые… Мы прожили год— Володя вообще ничего не пил. Он мог выпить глоток или два шампанского и больше ничего! А первый запой… Я так тяжело это переживала… Физически у меня было такое ощущение, что из меня вытягивают жилы! Я видела и знала многих алкоголиков… Папа у меня был пьющий — даже запойный человек… Вот папа в таком состоянии становился злым. А Володя совершенно другим. Сначала у него было такое очень хорошее настроение… Потом, он тоже мог немного помучить… Что-то закрадывалось ему в душу. А ведь мучают чаще всего тех, кто ближе всех… «Вот, я старый для тебя… Я не могу тебе ничего дать в этой жизни…» В общем, все, что его волновало — начинало вылезать на белый свет. Но и это было недолго…
А потом… Потом ничего, кроме безумной жалости, отчаяния и горя — я уже ничего не чувствовала. И мне так хотелось ему помочь! Когда Володя пил и ему было очень плохо — в такие моменты он был совершенно «никакой»… Тут же звонили мне. А у меня был еще институт, и надо было заниматься. И приходилось жить на два дома… Ведь в такие моменты Володя никому не был нужен. Конечно, все— взрослые люди, у всех свои проблемы, у каждого — своя жизнь. И пока Володя нормальный и здоровый, и может что-то сделать — он нужен всем. Но как только ему становилось плохо… Да, все приходили, но приходили отметиться… Вот— мы друзья, и мы пришли. Один посмотрит журнальчики, другой — пластиночки послушает, третий чайку попьет на кухне… Они пришли, отметились — и ушли, — а я оставалась. Ведь никто не хотел ни сидеть с ним, ни возиться… Захожу— Володя падает в коридоре, а друзья мне говорят: «Да ладно, он прекрасно себя чувствует! Это он при тебе начинает «понты гнать»… Чтобы ты его пожалела…»
— В общем, вам на себе приходилось…
— В последнее время — да. Ему было очень плохо! Очень! Я уходила буквально на одну минуту — мне звонили соседи: «Оксана, Володя не дает никому спать. Приезжайте».
Было время, когда я вообще не спала несколько дней, Володя мне не давал… И все это время — последние дни — как страшный сон… Как один страшный сон. Он все время держал меня за руку — крепко-крепко. Когда Володя умер, у меня несколько дней на руке был черный синяк— отпечаток его пятерни…
— Ну хоть кто-то мог остановить все это?.. Марина Влади?
— Не знаю… В последнее время у Володи испортились отношения с Мариной…
Мое отношение к Марине… Она— Володина жена, Володя ее любит— значит, это очень хороший человек. Вообще, все люди, которые были близки Володе, которых он принимает и держит около себя — это замечательные люди, и они этой близости достойны. И Марина— прежде всего…
Но в последнее время Володя наших отношений не скрывал, он даже их афишировал. Володя мне говорил: «Ну, хочешь, я разведусь с Мариной… Хочешь, я сейчас ей позвоню и скажу, что мы разводимся…» Я умоляла его не делать этого… Я страшно переживала и понимала, что Марина для него — несмотря на все сложности в их отношениях — человек близкий и нужный. И ломать их отношения ни в коем случае нельзя.
— В последний день он все время был дома?
— Да… Хотя, может быть, он поднимался к Нисанову, но я этого не помню. В квартире была мама… Но Володя меня вообще не отпускал. Каждую секунду я должна была быть рядом… А Володя же ничего не ел. Утром я все же сходила на рынок, купила клубники и немного покормила его клубникой со сливками.
Кто-то пришел, надо было сделать чай… А Нина Максимовна говорит: «Нет, нет, я сама сделаю, вы идите к Володе». Володя ходил, стонал, орал… И я ходила вместе с ним. Потом я сделала ему ванну, — 37,5 градусов… Это снимает боль. Его же ломало, он все время метался — не мог себе места найти.
— А Федотов приехал позже?
Да, он приехал… Или нет? Они же сидели все вместе на кухне, выпивали… Володя тогда лежал еще в кабинете. Я сидела около Володи, а Толя подошел и говорит: «Ты иди, поспи хоть часа два, а я с ним побуду». Я не видела, как он его перетащил в гостиную. Ушла в спальню и сразу заснула. К тому времени Володя затих, я подумала, что он заснул. Когда он там рычал, я еще не спала… Толя все время ему что-то колол… И когда он затих — заснула и я. Все это длилось не больше часа… Толя переставил кровать, перенес Володю в гостиную. Наверное, чтобы он был поближе к нему. Ведь Толя тоже заснул на диване в гостиной… А когда он проснулся, то увидел, что Володя мертвый.
— А потом, ночью, вы уехали домой?
— Я никуда не уехала, я осталась. Толя ведь истерик— ничего не мог делать… Я позвонила Боровским, позвонила Янкловичу. Все стали приезжать… Приехала мама. И друзья не нашли ничего лучшего, как послать меня встречать маму. Я пошла, встретила Нину Максимовну, сказала, что умер Володя…
Да, часов, наверное, в 10 приехал папа… Замечательный Володин папа… Мы сидели в кабинете, и папа начал отбирать книги, которые он заберет с собой. Стоя спиной ко мне, он говорил:
— Оксана, я думаю, вам не стоит приходить на кладбище…
— Почему же?
— Ну, вы, наверное, будете бросаться в могилу…
— Знаете, Семен Владимирович, я в ваших советах не нуждаюсь. Я сама решу, приходить мне на кладбище или нет.
А еще папа подошел к Давиду Боровскому и сказал: «Я знаю, что Володя дал Ксюше три тысячи, пусть она вернет их». А позже родные еще долго выясняли — откуда у меня кооперативная квартира? А у меня— никакая не кооперативная квартира— обыкновенная нормальная квартира.
— У вас остались письма или записки Высоцкого?
— Да, у меня есть какие-то Володины наброски, даже рисунки… Володя пробовал меня рисовать. Есть какие-то варианты песен. В общем, все, что Володя писал у меня дома, — это и осталось.
— Но опубликовать надо когда-нибудь…
— Да, может быть, когда-нибудь… Это настолько мое, что я пока не хочу, чтобы это читали другие. У меня даже сохранилась запись телефонного разговора с Володей — совершенно случайно один мой приятель записал это на магнитофон. Очень трогательный разговор… Все это — моя память.
Знаете, я никуда не хожу и никуда не рвусь. Ведь необязательно ходить на все эти сборища, чтобы вспомнить Володю. Я просто каждый день его помню… Не бывает дня, чтобы я не думала о нем. А собираться раз в год на день рождения и еще раз — в день смерти, и нести при этом всякую фигню… Мне кажется, что Володя в гробу переворачивается. Не знаю… Но я думаю, что все это должно быть внутри — в сознании, в памяти, в поступках.
А почему я все это вам рассказываю… Знаете, когда из ситуации или из события изъята одна часть — один человек — то правды не получается… Или это будет не вся правда.
ИГОРЬ ШЕВЦОВ
Мы можем прийти в студию, записать и показать в другое время, подчистив, придав этому нужную форму.
Так что появился новый вид искусства — телевидение.
Игорь Константинович Шевцов — кинодраматург, вместе с В. В. работал над сценарием «Зеленый фургон». По просьбе Марины Влади уже в августе 1980 года написал воспоминания о Высоцком, которые опубликованы во второй книге «Живая жизнь» (Москва.: Вагант, 1992). И. Шевцов — первый собиратель видеозаписей В.Высоцкого.
Все это началось в Театре на Таганке у Валерия Янкловича: тогда была создана — еще неофициальная — Комиссия по литературному наследию Владимира Высоцкого. Туда вошли: Любимов, Боровский, Янклович, Артур Макаров… На первых заседаниях я не был, меня позвал Янклович, а может быть, я пришел сам, — точно уже не помню. Но помню, что я предложил создать видеоархив Высоцкого.
А тогда мы знали только о существовании записи для «Кинопанорамы». Поэтому первой задачей стало: узнать судьбу этой пленки. Я пошел в Останкино, зашел в редакцию «Кинопанорамы». Обратился к Рязанову, который сказал, что про судьбу записи ничего не знает. Еще в редакции был разговор с Ксенией Марининой — режиссером этой передачи. Она вообще сказала, что у нас ничего нет…