— Эта тенденция конца века объясняется очень просто: природа как-то очень отдохнула на литературе 80-х—90-х годов. Смерть Высоцкого в 1980 году, смерть Трифонова в 1981 году— это две символические смерти. Два следующих десятилетия не были временем новаторства в литературе— в области творчества, природного творчества. Это были годы собирания культуры, поэтому повышенный интерес к факту, а не к вымыслу.
Но что мне нравится в нашем времени — люди вообще поумнели. Они не ждут сказочек о том, каким хорошим был Володя Высоцкий, как он всех любил и гладил по головке — они готовы принять правду такой, какая она есть… Мне нравится эта тенденция нашего времени: стремление к правде не идеологизированной, не приспособленной под какие-то концепции.
— А какова сейчас ситуация в авторской песне?
— Я стараюсь следить за самыми новыми бардами… Это высокообразованные, высококультурные поэты. И когда они печатают свои стихи на бумаге, к ним никаких претензий не возникает. А вот слушаешь новых бардов — в их песнях нет ошибок, а ведь ошибка иногда создает обаяние. Взять Кукина, Клячкина: у них и культуры, и образованности было гораздо меньше, но у них было обаяние неправильности, смелой трансформации языка.
— А кто останется, как говорил Чуковский, вместе с Высоцким, Окуджавой и Бродским?
— Что касается Бродского, то тут я придерживаюсь крамольных взглядов. Я не считаю вклад Бродского в русскую поэзию созидательным. Это, скорее, завершение каких-то общекультурных тенденций, — тупиковая линия, но не гениальная — без прорывов в космос, в запредел.
Много ведь есть замечательных поэтов… Возьмем знаменитую троицу — Ахмадулина, Вознесенский, Евтушенко, которую вначале ценил и Высоцкий. Ведь не хватает книги о них, но если она будет написана, то захватит лишь узкий период. После того, как «смежили очи гении» (это сказал Самойлов) — Пастернак, Цветаева, Ахматова, — останутся три поэта, как ни странно, пришедшие из авторской песни: Окуджава, Высоцкий и Галич. Через их сравнение можно понять не только какие-то эстетические и поэтические процессы, но можно увидеть всю духовную жизнь России.
В последнее время мы немного ударились в эстетизм, в качество языка, но мало кто может сравниться с Окуджавой, Высоцким и Галичем по содержанию стиха. Существует еще и материал искусства, существуют идеи, осмысление времени. И мне кажется, что в истории русской поэзии 60-х—70-х годов — и далее везде — духовная жизнь Окуджавы, Высоцкого и Галича продолжается. И именно по этим поэтам можно понять, что с нами происходило и происходит.
— А кроме того, они оказывали нравственное воздействие на общество…
— Да, и эту давящую тяжесть им просто трудно было выдержать. Ведь нравственность— это не индульгенция на безгрешность, а прежде всего груз, тяжкий груз. Нравственным можно стать только одним способом — взвалив на себя чужие грехи, чужую трусость, низость, глупость. Это Высоцкий сделал с особенной смелостью, с особым риском, — вот в этом его нравственное воздействие. Потому что поучать: не будьте плохими, а будьте хорошими, — это может любой. А петь от имени плохих, да еще так, чтобы люди думали, что сам Высоцкий такой… Чтобы люди, слушая эти песни, становились лучше, становились людьми— это трудное воздействие. У Высоцкого это — от способности к перевоплощению, от огромного интереса к людям, к жизни, чего, к сожалению, у нынешней культурной поэзии нет.
На факультете журналистики МГУ я читаю спецкурс, который называется «Окуджава, Высоцкий, Галич— поэзия и время». Я очень рад, что молодые люди, которые, может быть, не слушают, но читают этих поэтов — высказывают о них необыкновенно свежие суждения. Поэтому все разговоры, что популярность их отошла, мне представляются пустыми… Отошла, но не более, чем популярность Пушкина, Блока, Мандельштама.
— Вы бываете за рубежом. А помнят ли там Высоцкого?
— Совсем недавно в Норвегии был такой семинар «Андрей Тарковский и Владимир Высоцкий» — вот такое сближение. Норвежцы, в основном, говорили о Тарковском, а сопоставление этих фигур пришлось проделать мне. Потом я прочитал несколько лекций на эту тему. Биографических контактов было немного— вы это хорошо знаете, — но само соотношение Тарковского и Высоцкого оказалось очень интересным и важным.
Не везде понимают Высоцкого — очень труден перевод, — но интерес к нему есть. Этой весной я еду во Францию в город Экс ан Прованс, в течение семестра буду читать там два курса. Первый— это Пушкин, которого я очень люблю, и второй, что мне чрезвычайно приятно, — это «Высоцкий, Окуджава и Галич».
В общем, я думаю, что у Высоцкого хорошее международное будущее, потому что ему есть, что сказать людям.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Растащили меня, но я счастлив, что львиную долю
Получили лишь те, кому я б ее отдал и так.
Да, искра Божия, небесный дар, но и поручение. А еще внутренняя потребность, от которой никуда не денешься, — траты и утраты.
Когда библейский пророк замолчал, то пламень стал сжигать его изнутри… Натан Эйдельман рассказывал историю тайного заключенного Петропавловской крепости, прорицателя монаха Авеля, предсказания которого неизменно сбывались. Авель говорил: «Хоть раз совру — свой дар утрачу».
Но дар — не только трата (кстати, Высоцкий любил слово «тратиться»), это еще и «высокая болезнь» — вдохновение. Восторг поэта, повторившего акт творения. «Стихотворение гения — живое существо» (В. Гордеев). В этом восторге поэта, вероятно, и заключена его высшая награда: «Ай, да Пушкин! Ай, да сукин сын!» — завещание всех гениальных поэтов.
В завещании Владимира Высоцкого есть трагическая строка — это около двух лет жизнь в аду. «Остро чувствовалось дыхание смерти, сил уже не хватало. Нужны были допинги, и они нашлись, вначале в виде алкоголя, а впоследствии и наркотиков» (Е. Канчуков).
Напомню мысль А. А. Ахматовой, что поэта без трагедии не бывает… Трагедия, когда искру Божию приходится добывать подручными средствами. Ю. Нагибин в своем знаменитом дневнике пишет о другой стороне этой трагедии, имея в виду наркоманию Галича и Высоцкого: «Это их не ослабляло, а усиливало в той борьбе, которая вела против них всесильная власть. У власти была одна цель: заткнуть им рты, а они пели, пели вопреки всему… И казалось, хряк победил: сжевал Высоцкого, а Галича отринул в изгнанничество и гибель. Ан, нет, песни остались, победа за певцами».
В эти последние два года Высоцким, очевидно, двигала «энергия отчаяния» — то внятная близость смерти, то надежда на чудо.
По мысли Рильке, для героя, как и для творца, смерть позади, впереди— вечность. «Не родился, не умер— побывал на земле…» И в этом узком промежутке между двумя вечностями Высоцкий успел сделать очень много. Жизнь Высоцкого — пример невероятного взлета и пример строительства самого себя, своей личности, своей судьбы.
Вся жизнь и все творчество Владимира Высоцкого — завещание. Может быть, только для нашего поколения? «Для нас Высоцкий и не уходил. Мы и умрем вместе с ним» (Ю. Карякин). Но его живого теперь нет — и нам предстоит разгадывать его тайны и загадки. Этому будет посвящена следующая книга «Неизвестный Высоцкий» — «Тайны биографии Владимира Высоцкого».
1998–2000
Автор благодарит за помощь в подготовке этой книги Л. Абрамову, С. Бочарова, Ю. Гурова, В. Дузь-Кряченко, Н. Ермолину, А. Ковановского, Н. Маслову, И. Рахманова, П.Солдатенкова, И. Шевцова, В. Шкуратова (Новосибирск), В. Янкловича.