Выбрать главу

"В активной политике они с нескудеющею энергиею занимаются самоубийственным для них разрушением России, одновременно с тем выполняя всю закладку объединительной политики по нашей, русской патриотической программе, созидая вопреки своей воле и мысли новый фундамент для того, что сами разрушают…" Вместе с тем, продолжал Никольский, "разрушение исторически неизбежно, необходимо: не оживет, аще не умрет… Ни лицемерия, ни коварства в этом смысле в них (большевиках. — В.К.) нет: они поистине орудия исторической неизбежности… лучшие в их среде сами это чувствуют как кошмар, как мурашки по спине, боясь в этом сознаться себе самим; с другой стороны, в этом их Немезида; несите тяготы власти, захватив власть! Знайте шапку Мономаха!.." И далее: "…они все поджигают и опрокидывают; но среди смердящих и дымящихся пожарищ будет необходимо строить с таким нечеловеческим напряжением, которого не выдержать было бы никому из прежних деятелей, — а у них (большевиков. — В.К.) никого, кроме обезумевшей толпы" (там же, с. 271–272).

Комментируя эти суждения Б.В. Никольского, их публикатор С.В. Шумихин утверждает, что они-де "дают основание пересмотреть традиционную для отечественной историографии… схему, согласно которой монархисты всех оттенков — от умеренных консерваторов до черносотенцев — автоматически оказывались на противоположном от большевиков полюсе и a priori зачислялись в разряд их непримиримых врагов". Между тем, возражает С.В. Шумихин, "осмысление событий привело его (Б.В. Никольского. — В.К.) к позиции сочувственного нейтралитета по отношению к советской власти. Быть может, в его сознании вырисовывались контуры возможного черносотенно-большевистского симбиоза. Однако этим чаяниям не суждено было сбыться" (с. 341, 347).

Тезис о подобном «симбиозе» отнюдь не какая-либо новинка (хотя неосведомленным людям он может показаться таковой). Многие либералы после Октября пытались уверять, что-де Ленин, Свердлов, Троцкий, Зиновьев и др. действуют совместно с черносотенцами, хотя ни одного имени реальных сподвижников большевизма из числа вожаков Союза русского народа и т. п. при этом, понятно, никогда не было названо. Дело заключалось в том, что черносотенцы к 1917 году были «очернены» до немыслимых пределов, и присовокупление их к большевикам имело целью окончательно, так сказать, дискредитировать последних. И сегодня этот прием снова пущен в оборот.

И С.В. Шумихин явно не хочет обращать внимания на тот факт, что Б.В. Никольский с полной определенностью говорит здесь же о невозможности какого-либо своего сближения с большевиками: "Делать то, что они делают, я по совести не могу и не стану; сотрудником их я не был и не буду", — подчеркивает он и, заявляя тут же, что "я не иду и не пойду против них", объясняет свой «нейтралитет» тем, что большевики — "неудержимые и верные исполнители исторической неизбежности… и правят Россией… Божиим гневом и попущением… Они власть, которая нами заслужена и которая исполняет волю Промысла, хотя сама того не хочет и не думает" (с. 372) — и отмечает ещё:

"Враги у нас (с большевиками. — В.К.) общие — эсеры, кадеты и до октябристов включительно" (с. 371). Ранее он писал: "Чем большевики хуже кадетов, эсеров, октябристов?.. Россиею правят сейчас карающий Бог и беспощадная история, какие бы черви ни заводились в её зияющих ранах" (с, 360).

Необходимо уяснить кардинальное, коренное отличие взглядов черносотенца от позиций либералов и противостоявших большевикам революционеров (прежде всего эсеров).

Если не считать отдельных и запоздалых «исключений», герои Февраля, в сущности, не признавали своей вины в разрушении Русского государства. Они пытались уверять, что содеянное ими было в своей основе — не считая тех или иных «ошибок» — вполне правильным и всецело позитивным. Беда, по их мнению, состояла в том, что русский народ оказался недостоин их прекрасных замыслов и пошел за большевиками, каковые все испортили… И «выход» либералы и революционеры усматривали в непримиримой борьбе с большевиками за власть — то есть в гражданской войне…

Б.В. Никольский, напротив, принимал вину даже и на самого себя: большевики, по его словам, "власть, которая нами заслужена", и добавлял, что "глубока чаша испытаний и далеко еще до дна. Доживу ли я до конца — кто знает (Борис Владимирович был без суда расстрелян в конце июля или в начале августа 1919 года. — В.К.). Да, великие требования предъявляет к нам история, и только претерпевший до конца, той спасется…

Страданий полон путь безвестный,Темнее ночь,И мы должны под ношей крестнойНе изнемочь…" (с. 373).

Поэтические строки Б.В. Никольского невольно побуждают вспомнить о стихотворении другого черносотенного деятеля, С.С. Бехтеева (1879–1954), — стихотворении, которое, как известно, перед своей гибелью потрясенно читала и переписывала семья Николая II:

Пошли нам, Господи, терпеньеВ годину буйных, мрачных днейСносить народное гоненьеИ пытки наших палачей…И в дни мятежного волненья,Когда ограбят нас враги,Терпеть позор и униженья,Христос, Спаситель, помоги!..И у преддверия могилыВдохни в уста Твоих рабовНечеловеческие силыМолиться кротко за врагов!

Итак, Б.В. Никольский, утверждая, что власть большевиков — это беспощадная кара, заслуженная Россией (в том числе и им лично), что они "правят Россией Божиим гневом", вместе с тем признает, что большевики все-таки, в отличие от тех, кто оказался у власти в Феврале, — «правят», все-таки «строят» государство, — притом строят "с таким нечеловеческим напряжением, которого не выдержать было бы никаким прежним деятелям"; ведь после Февраля в стране нет "никого, кроме обезумевшей толпы". И он определяет большевиков вроде бы лестно — "верные исполнители исторической неизбежности", но ни в коей мере не «сочувственно», вопреки утверждению С.В. Шумихина. Верно предвидя грядущее (что вообще было присуще черносотенцам, не увлекавшимся всякого рода прожектами), Б.В. Никольский уже в апреле 1918 года писал о неизбежном будущем подавлении Революции ею же порожденным «цезаризмом», но отнюдь не собирался «присоединяться» и к этому цезаризму.

"Царствовавшая династия кончена… — утверждал он. — Та монархия, к которой мы летим, должна быть цезаризмом, т. е. таким же отрицанием монархической идеи, как революция (мысль исключительно важная. — В.К.). До настоящей же монархии, неизбежной, благодатной и воскресной… далеко, и путь наш тернист, ужасен и мучителен, а наша ночь так темна, что утро мне даже не снится" (с. 360). (Из последних слов вполне ясно, что Никольский, вопреки утверждениям Шумихина, никаких своих надежд на большевиков не возлагал).

Известно, что о закономерном приходе «цезаря», или «бонапарта», писали многие — например, В.В. Шульгин и так называемые сменовеховцы. Но, во-первых, это было позднее, уже после окончания Гражданской войны и провозглашения нэпа (а не в начале 1918 года!), а во-вторых, люди, подобные В.В. Шульгину и сменовеховцам, выражали свою готовность присоединиться к этому «цезаризму», усматривая в нем нечто якобы вполне соответствующее русскому духу. Б.В. Никольский же видел в будущем «цезаре» такое же «отрицание» подлинной патриотической идеи, как и в самой Революции.

Очевидно, что Б.В. Никольскому даже и "не снился" какой-либо "черносотенно-большевистский симбиоз"- хотя публикатор его писем и пытается внушить их читателям обратное. Б.В. Никольский ведет речь лишь о том, что большевики самим ходом вещей вынуждены — "вопреки своей воле и мысли" — строить государство (и по горизонтали, то есть собирая распавшиеся части России, и по вертикали, создавая властные структуры в условиях безудержного "русского бунта") и полной мерой "нести тяготы власти". А Б.В. Никольский со всей ясностью сознавал, что без мощной и прочной государственности попросту немыслимо само существование России. И потому как истинный патриот, для которого Россия — "превыше всего", Б.В. Никольский заявил: "я не иду и не пойду против них" (большевиков).