— А вот этот парень заявляет,— аркканцлер сверился с листком,— что у него каждая тысяча слов — доллар. При заказе не менее десяти копий. Это дешево?
— По-моему, гм, у него что-то не то с резьбой, аркканцлер,— сказал казначей, наконец заставив свой голос звучать льстиво и успокаивающе. Как он знал из собственного опыта, при разговоре с Чудакулли это было самым разумным поведением.— Такой мизерной суммы не хватит даже на то, чтобы оправдать самшит.
— А еще здесь говорится...— Зашуршала бумага.— Размер букв — до десятого кегля,— сообщил Чудакулли.
Казначей на мгновение потерял над собой контроль.
— Да этот человек просто чудакнутый!
— Что?
— Прости, аркканцлер, я хотел сказать, такого быть не может! Даже если предположить, что кто-то способен вырезать столь мелкие буковки, дерево начнет крошиться уже после двух отпечатков!
— Судя по всему, ты в этом хорошо разбираешься...
— Мой двоюродный дедушка был гравером, аркканцлер. Счета за граверов — одна из основных статей расхода, как тебе хорошо известно. Не хочу хвастать, но с полной уверенностью могу сказать: мне удалось снизить цены Гильдии до самого...
— Ага, и теперь ты посещаешь каждый их ежегодный кутеж.
— Ну, Университет — крупный заказчик. Естественно, он получает приглашение на официальный банкет, а я как человек, занимающий не последнюю должность, считаю частью своих обязанностей...
— Пятнадцать блюд, как я слышал.
— ...и, конечно, соблюдая нашу политику поддержания дружеских отношений с городскими Гиль...
— Не считая орешков и кофе.
Казначей замялся. Порой аркканцлер был туп как пробка, но порой демонстрировал очень неприятную для собеседника проницательность.
— Проблема в том, аркканцлер,— попытался объяснить он,— что мы всегда возражали против использования подвижных литер. По магическим причинам, ведь...
— Да, да, знаю,— перебил его аркканцлер.— Но каждый день появляется что-то новое, какие-то... бланки, таблицы и боги знают, что еще. Ненавижу все эти бумаги, они только кабинет засоряют...
— Да, аркканцлер. Поэтому ты рассовываешь их по ящикам, а ночами выбрасываешь в окно.
— Чистый стол — чистый ум,— наставительно произнес аркканцлер и сунул листовку в руку казначея.— Почему бы тебе не сбегать туда? Вдруг это не пустое сотрясение воздуха? Подчеркиваю: сбегать, а не слетать. Большое спасибо.
На следующий день Вильям решил прогуляться к расположившимся за «Ведром» сараям. Честно говоря, его туда тянуло. Да и работы не было, а бездельничать он не любил.
Считается, что мир населяют люди двух типов. Одни, когда им подносят наполовину полный стакан, говорят, что он наполовину полон, а другие — что наполовину пуст.
Однако на самом деле мир принадлежит тем, кто, посмотрев на стакан, воскликнет: «А что случилось с этим стаканом? Простите? Простите?! Это что, мой стакан? Вот уж вряд ли. Мой стакан был полон! И он был куда больше!»
А на другом конце всемирной барной стойки сосредоточились люди другого типа, чей стакан разбит либо нечаянно опрокинут (как правило, теми, кто требует принести стакан большей емкости) или у которых совсем нет стакана, потому что они стоят в задних рядах и не могут привлечь внимание бармена.
Вильям принадлежал к «бесстаканным». Что было весьма странно, ведь он появился на свет в семье, которая не только владела очень большими стаканами, но и могла позволить себе содержать людей, дежуривших с бутылками наготове, дабы обеспечить постоянную наполненность этих самых стаканов.
Однако Вильям добровольно принял свою бесстаканность — и сделал это в достаточно раннем возрасте, сразу после окончания школы.
Брат Вильяма Руперт поступил в Анк-Морпорк скую школу наемных убийц, считавшуюся лучшим учебным заведением в мире для представителей полностаканного класса. А Вильяма, как менее важного сына, послали в Угарвард — школу-интернат, настолько мрачную и спартанскую, чтотолько представителям высшего класса могло прийти в головы посылать туда своих сыновей.
Угарвард представлял собой гранитное здание, построенное на пропитанной нескончаемыми дождями вересковой пустоши, и здесь, как было заявлено в официальной презентации, из юношей делали мужчин. Применяемая концепция обучения предусматривала определенные потери и заключалась, насколько помнил Вильям, в очень простых и весьма насильственных играх под крайне полезным для здоровья дождем со снегом. Маленькие, медлительные, толстые и просто непопулярные ученики безжалостно отсеивались, как и было предназначено природой, но естественный отбор весьма многоликая штука, и Вильям обнаружил в себе некоторые способности к выживанию. К примеру, для того чтобы выжить на спортивной площадке, следовало быстро бегать и громко кричать, все время оказываясь — необъяснимым образом! — подальше от мяча. Как ни странно, тем самым он заработал себе репутацию пронырливого юноши, а пронырливость всегда высоко ценилась в Угарварде хотя бы потому, что действительные достижения в этой школе встречались достаточно редко. Преподавательский состав Угарварда искренне верил в то, что хорошо развитая пронырливость способна заменить менее значимые качества характера, такие как ум, предусмотрительность и воспитанность.