Поражает заявление автора о судьбе осадников — польских крестьян, бывших бойцов Войска Польского, расселенных в 1920—1930-х годах в Западных Украине и Белоруссии и Виленском крае. Якобы их депортация в Сибирь и Среднюю Азию была благом для самих осадников, поскольку уводила из-под удара местного населения (с. 415). При этом совершенно упускается из виду, что никакого межнационального конфликта в условиях интернационалистской советской тоталитарной системы просто не могло быть.
Конфликт разгорелся при нацистах в 1943—1944 годах и быстро прекратился с вторичным появлением в регионе Красной Армии и советских карательных органов.
Нельзя сказать, чтобы полностью неверен, но, несомненно, сомнителен также тезис о том, что национализм на занятых территориях подавлялся и не поощрялся. В специальном исследовании польского историка Богдана Мусиаля на основании массы разнообразного, прежде всего документального, материала делается вывод, что межнациональные отношения, бывшие в регионе и во времена Второй Республики не слишком теплыми, за время советского владычества испортились вконец, что и послужило одной из причин рек крови, пролившихся в бывшей Восточной Польше в 1941—1949 гг.[240].
В книге есть и утверждение, которое можно толковать либо как грубую фактическую ошибку, либо как полуправду на грани фальсификации. СССР якобы стремился «поддержать национально-освободительное движение белорусского и украинского населения на территории Польши» (с. 113). В первой половине 1920-х годов Советский Союз действительно поддерживал определенные политические круги западных украинцев и белорусов, а также содействовал просоветской диверсионно-партизанской борьбе в тогдашней Восточной Польше[241]. Поддержка Коминтерном местных коммунистов не прекращалась и в определенные периоды в 1930-х годах. Можно ли эти движения назвать национально-освободительными — вопрос спорный. Однако все люди, выступавшие за реальную, полную независимость Белоруссии или Украины, до которых дотягивались длинные руки людей с холодными головами, отправлялись либо в места не столь отдаленные, либо вообще в мир иной.
Во второй книге автор упорно и эмоционально развивает по меньшей мере спорную идею об отстаивании коммунистической властью национальных интересов России, о преемственности СССР от России, или даже тождественности этих двух явлений. Это, к сожалению, вообще довольно распространенная точка зрения в современной историографии, получившая совсем недавно неожиданную официальную поддержку.
Дальше
Содержание«Военная Литература»Исследования
Михаил Веллер
Ледокол Суворов.
После «Ледокола» история Второй мировой войны в прежнем виде не существует.
Сидели за литровой бутылкой: полковник, журналист, военный историк и писатель. Каждый предпочитал лезть не в свое, так что авторские ремарки после прямой речи бессмысленны: «кто сказал» и «что сказал» перемешались в окрошку. Все — стратеги.
— Ведь ничего принципиально нового Суворов и не сказал. Помню, еще студентом читал я «Записки заместителя начальника Генерального штаба» генерала Штеменко. Шестидесятые годы, советские мемуары, военная цензура, все в порядке. И вот: сентябрь 39-го, освобождение Западной Украины и Западной Белоруссии. Входим в Польшу. Едем ночью в «эмке» к месту назначения. Кажется, сбились с пути. Стоп: начинаем разбираться в карте. Заблудиться — не стоит. Боимся заскочить за демаркационную линию к немцам.
Эге, думаю: как так? А? Еще бои идут у немцев с поляками кое-где. Еще мы с немцами не встретились, не сошлись. Еще никаких совместных советско-немецких парадов победы в Бресте не было. А демаркационная линия — уже есть!!
Значит — заранее провели? Значит — еще до встречи договорились, кому что? Значит — заранее была проведена граница? Значит — был, что ли, предварительный сговор, тайные протоколы к пакту «Молотов — Риббентроп»? А уж так мы их отрицали!
Прокололся генерал-полковник Штеменко. Прохлопала военная цензура. Опаньки! Поделили с немцами Польшу еще до 1 сентября.
Вот тогда до меня доходить и стало — что мы точно так же, как немцы, хапали все, что могли. И верить официальным версиям невозможно.
— Дорогой мой, ну как же можно было и до этого верить официальным советским версиям? Вся Прибалтика отлично помнила, как в 40-м году происходили «революции» и «приглашались» красные войска. Берешь толстенный том «Советская Эстония», раскрываешь раздел «История», листаешь до 1940 года — и кушаешь пилюльку: ветеран вспоминает: «Мы знали, что вскоре будет революция»! Не «готовили», не «боролись», а «знали»! И как одновременно, как вовремя три эти революции произошли! А вот и фото счастливой встречи населения с попрошенными освободителями: жидкие цепочки на тротуарах, и то на один квартал лишь хватает, и кучка активистов у головного танка с транспарантом. И все яснее ясного: нормальная оккупация, прикрытая для приличия фиговым листком.
Чтобы врать — нужна голова как у лошади: большая. Обязательно всякие несуразицы наружу вылезут.
— Почему Сталин до последнего запрещал сдавать Киев? Да потому, что по всем военным законам немцы не могли его взять!!! Наступающий должен иметь трехкратное численное превосходство над обороняющимся — это закон старый. Один в землю врылся, местность пристрелял, запас копил — другой прет на него по чисту полю, уязвимый для всех видов огневого воздействия. Так преимущество по видам было под Киевом у нас, обороняющихся! Нас было больше, а не их! И что? Разнес нас фриц в пух и прах!.. Жуков-то уже хоть знал, что воевать мы не умеем, а до товарища Сталина все не доходило, что войск вроде много — а толку мало.
И сразу вопрос: а на хрена же собрали столько войск и чему их учили? Если наших больше, а обороняться они не умеют, — для чего их столько и что они умеют?
— Погодите. Будем справедливы. Суворов — человек упертый. Во всем видит только советскую агрессию. До абсурда доходит. Вот он пишет с нажимом про «БТ»: «танк-агрессор». Понял, да? Агрессия уже на уровне проектирования техники. А про «танк-защитник» ты когда-нибудь слышал?! Мирный советский танк с пушкой для самообороны, ага.
Да танк — любой — это в принципе оружие наступательное, оружие прорыва, взлома обороны, наступления. И Суворов это отлично знает. Но никак ему не удержаться от передергивания: смотрите — все, что было у СССР военного, было исключительно для агрессии.
— А с тяжелыми бомбардировщиками? Мол, построили бы мы тысячу «Пе-8» и могли бы одним рейдом обвалить на германские тылы пять тысяч тонн тротила, это пять мегатонн, это уже атомная бомба, — и хана Германии, и подавили бы мы первой же ответной бомбардировкой немецкую мощь, и обрекли на провал немецкую агрессию: вот лучшее оружие обороны! Но Сталин отказался от стратегических бомберов — не ждал нападения, сам хотел нападать, и все средства вложил в самолеты нападения, сопровождения своей армии вторжения.
Ну, во-первых, в пятитонной бомбе тротила не пять тонн. Основной вес приходится на корпус сталистого чугуна. Да и в любой бомбе взрывчатка весит лишь меньшую часть. От силы 20%. Так что не пять килотонн понесет эшелон в тысячу машин, а только одну. Но это — мелочь.
А вот во-вторых: союзники за войну наклепали 30 000 (тридцать тысяч!) стратегических четырехмоторных тяжелых бомбардировщиков. Но «выбомбить» Германию из войны не смогли. Довоенная «доктрина Дуэ» себя не оправдала. Так что наша одна тысяча ничего бы не решила, и Сталин, получается, был прав.
240
Musial, Bogdan «Kontrrevolutiona re Elemente sind zu erschiepen»: Die Brutalisierung des deutsch-sowjetischen Krieges im Sommer 1941. – Berlin – Mii nchen: Propyla en, 2000, passim.
241
Об этом более подробно см.: «Закордот» в системi спецслужб радянськоi Украiни: З6iрник документив. – Киев.: Вид-во НА СБУ, 2000, passim.